Стон и вой стоял в палатах царских.

– ДАНЕЧКА!!! БРАТИК МОЙ ЛЮБИМЫЙ!!!

Кто б царицу упрекнуть осмелился?

Горевала она искренне, на тело брата кидалась, платок сбился, кудри каштановые, полуседые, рассыпались, слезы потоком лились.

– ДАНЕЧКА!!!

Что хочешь скажи про Любаву.

Стерва она, гадина редкостная, и жалости в ней как на гадюке шерсти, но братика любила она всей душой.

Сына да брата, больше у нее общей-то крови ни с кем и не было.

А тут…

Даже Борис мачеху пожалел, по плечу погладил.

– Убийцу искать будем, царица. Авось не останется ворог безнаказанным.

– Убийцу?

– Заказчика. Рука – что? Посмотрел я рану, такое абы кто не сделает, такого человека разве за большие деньги наймешь.

Царица снизу вверх посмотрела. Красивые у нее глаза, даже сейчас красивые.

– Боря… – дрогнул голос, изломался. – Найди татя! Век должна буду! Не прощу, никогда не прощу… род прервался!

Борис промолчал.

А что можно мачехе сказать? Хоть и не любил он ее, да жалко!

Боярина Данилу? Нет, не жалко. Было в нем что-то такое… гадковатое, липковатое. Не нравился он Борису никогда. Вроде как и сверстники, а дружбы не было. Хотел отец, чтобы Данила в свите Бориса оказался, да наследник резко против был. Так и затихло…

Данила за Истерманом таскаться принялся… вот кого расспросить, кстати!

А Любаве что скажешь?