— А канал будет, — пленник улыбнулся уже почти ласково. — Ты не видел, Энвер, что такое полностью развернутый мехкорпус. А я видел и даже служил в нем. Ты не знаешь, что Акоп Мелкумян поклялся на сабле отомстить за убийства армян, и что его бригада уже выгружается в Ашхабаде. Поутру радисты не получат от нас оговоренный сигнал — и все. Вы просто не успеете добежать до Гиндукуша!

Теперь уже Энвер-паша попытался отодвинуться, но в кромешной ночи, в накатывающем холоде, скрыться от хриплого шепота не смог:

— … Наконец, паша, ты не знаешь, что за твой мятеж у Турции взят обратно Карс и передан Закавказской Республике. Ты убивал армян сотнями, но армяне теперь танцуют на улицах. Их дело победило. Так, Энвер. А другой правды у меня для тебя нет!

Халлаб снова выступил чуть вперед, захрустел холодным песком:

— Гяур… Поклянись богом, что ты не соврал о канале.

— Я в бога не верю.

— Поклянись тем, во что веришь!

Пленник засмеялся-закашлялся, словно бы растревоженный филин взлетел из брошенного разбитого дома:

— Верую, что квадратный сантиметр стали выдержит две тысячи сто килограммов, сварной же шов только тысячу пятьсот восемьдесят.

— Будь же ты проклят, неверная собака!

Энвер-паша поднял руку для удара — и повис на кинжале Халлаба, и туркмен сказал бывшему эфенди, бывшему владыке Турции, бывшему повелителю Восточной Бухары, бывшему человеку:

— Ты богатый выкрест, Энвер. Ты оскорбил Пророка, называя себя сейидом. Твой предок молился распятому богу кафиров, служил Гиреям и только в Бахчисарае принял истинную веру. Когда же Белый Царь выгнал Гирея из Крыма, твой род переселился в Дунайские княжества. Ты всегда жил там, где много воды и зелени. Не тебе судить, что будет и чего не будет в Ашхабаде, Мары и Тедженте!

Вторым ударом туркмен оборвал хрип Энвера, оттолкнул навалившееся тело, выдернул кинжал.

Распрямился, подошел теперь к пленнику, замахнулся и ударил снизу, под ребра. Длинный кинжал дошел до сердца. Голый кафир повис на руках моджахедов, а потом сполз на песок, словно большая лоснящаяся змея.

— Перерезать их всех! И позвать ко мне сыновей!

Молодой родич забежал за гребень, и крики пленных там очень скоро стихли. Подошли сыновья Халлаба, все четверо. Вернулся и племянник, а с ним недовольный Джевет:

— О, эфенди, твоя мудрость несомненна. Но как быть храбрым воинам, лишенным заслуженной победы?

Жест — и рыжеусый ференг загнут лицом в холодный уже песок, и жесткие руки рвут с него распоротую одежду, заталкивают в рот.

— До утра вам хватит, потом и его прикончите. Слушайте мой приказ! Если слова кафира верны, то, выходит, в газетах тоже написана правда. И тогда нас помилуют. Завтра… Я пойду и сдамся русским, и скажу, что все это сделал я. Если… Меня казнят… Вы собираете семьи, уходите в Герат, к двоюродному брату моей старшей ханум, Али-Асад Рахману. Тогда он будет старший, он и скажет, что дальше.