— Не забываешь дядю, мальчик. Это хорошо, хорошо! — чайханщик ловко наливал, отмерял, размещал горячий заварник и чайник с кипятком на медном, изукрашенном эмалью подносе. — Разве у меня плохая чайхана? Э! Что там в райкоме понимают! Здесь еще Ходжа Насреддин останавливался. Сам!

Гости вежливо улыбнулись. В Бухаре осталась единственная настоящая чайхана, где в очаге жгли кизяк, а не пропан, где чай подавали в тяжелых луженых чайниках, или, наоборот, в невесомом китайском фарфоре. Собственно, купить сувенирный чайник можно было что на торговых рядах, что в магазине на улице Алишера Навои. Но только здесь подавали чашки, помнящие Улугбека или даже его деда, Железного Хромца Тамерлана.

— Из музея, да, Хаким? Пусть подождет! Помру — все забирайте. Понимаешь, Хаким, внук не хочет чайхану, да? Никто не хочет уже чайхану содержать! Ай, какое почтенное ремесло это было во времена моего деда! Сейчас нет! Сейчас все хотят космонавтом быть, или хотя бы капитаном. Вот зачем? Что в море такого, чего нет на земле?

Дядя Сарт — высокий, худой, жилистый, что неубиваемый карагач на откосе над бурной речкой. Плевать ему на ток времени, ведь крепче булатной стали, глубже преисподней зарылись его разветвленные корни. Чего не знает старый чайханщик — того никогда не существовало в Бухаре-аль-Шериф, в Благородной Бухаре.

— Нет, не из музея, дядя Сарт. Это вот Самвел, он из Тбилиси.

— Грузин, да? Э, хорошо. Грузин лучше!

— Чем лучше? — насторожился Самвел.

— Чем армянин! — дядя Сарт рассмеялся.

Хаким поморщился:

— Дядя Сарт, неудачная шутка твоя. За такую казной не осыплем тебя. Много раз приходил я, и слышал ее…

— Что, Хаким, дальше рифма не идет, нет?

Чайханщик присел рядом, привычными движениями разлил горячий чай — высоко, с локтя, точно в маленькие пиалы. Так наливают гостям, непривычным к горячему, и такой чай называется «длинный». Своим наливают «короткий», прямо из носика, чтобы чай не успел остыть.

— С чем пожаловал, племянник?

В широком проеме входа небо понемногу светлело. Хаким знал, что делал, когда привел товарища ранним утром. Скоро выкатится солнце, скоро над раскаленной брусчаткой задрожит воздух, скоро сделается невозможным никакая работа, и даже перемещение мыслей по голове бросит в пот.

— Самвел работает в нашей озеленительной колонне. И вот, в позапрошлом году, мы шли вдоль Канала.

Чайханщик опустил обе руки, вцепился в ковер, чтобы не показывать гостям внезапно накатившую дрожь.

— … На один переход к югу есть ложбинка, которую не заметает песком. Будь там вода, был бы оазис.