– Так что, Ежов, долго я буду тут ещё вокруг тебя выплясывать? Или, может, мне Якушева позвать?

При воспоминании о своём палаче Ежов непроизвольно вздрогнул. Григорий Якушев происходил из простых крестьян, в революцию совсем молодым выбившись в чекисты. Активно участвовал в раскулачивании, насколько помнил Николай Иванович, особо лютуя в своей волости, откуда был родом. В прошлом году сам нарком и давал ему рекомендацию в партию. Насмешка судьбы: теперь именно к своему протеже он угодил в лапы, и ни на какое снисхождение рассчитывать было нельзя. Теперь Якушев, видимо, всеми силами старался доказать, что не является сторонником бывшего шефа, несмотря на то что тот рекомендовал его в члены ВКП(б).

– Я подпишу, – обречённо сказал Ежов, устало закрыв единственный видящий глаз.

– Ну вот и отлично! – обрадованно потёр ладони Берия и обернулся к двери. – Якушев, заходи!

Спустя минуту Ежов негнущимися пальцами держал перо и ставил подпись под документом, написанным не им и даже не с его слов. Он даже не читал, что там написано чьим-то мелким, убористым почерком.

Его вернули в одиночную камеру, и он без сил рухнул на жёсткие дощатые нары, тут же провалившись в тяжкое забытьё. Это было пограничное состояние между сном и явью, где смутные образы сменяли один другой. В какой-то момент он увидел свою мать, такую, какой запомнил во время их последней встречи. Анна Антоновна, шестидесятидевятилетняя сухонькая женщина, сидела у погасшей печи с вязаньем в руках. Подняла грустный взгляд на сына:

– Вот, Коленька, на зиму носочки тебе вяжу.

А носочки-то махонькие, на мальчонку лет трёх-четырёх, но он почему-то не удивился. Подошёл к матери, встал сзади, чуть наклонившись, и обнял её, прижавшись к худенькому плечу щекой. Анна Антоновна погладила его по волосам, а затем вдруг схватила за вихор и закричала в ухо грубым голосом:

– Встать!

Его сбросили на цементный пол, и резкая боль в сломанной руке привела Ежова в чувство. Над ним высился здоровенный конвойный, который водил его на допросы.

– Давай-давай, ишь, разлёгся, вражина!

Николай Иванович, морщась от боли, встал и двинулся на выход. Его усадили в воронок и привезли в здание Военной коллегии Верховного суда СССР. В небольшой комнате заседала секретная комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) по судебным делам под председательством Василия Ульриха. Та самая тройка. Заплывшие жиром глазки Ульриха с ненавистью сверлили бывшего наркома, и этот взгляд не сулил ничего хорошего. Слушая обвинительный приговор, Николай Иванович сосредоточился на том, чтобы не упасть. Его порядком покачивало, но он не хотел казаться настолько слабым. Услышал вынесенную ему меру наказания, с облегчением вздохнул: наконец-то всё закончилось. Подумал: жаль, родных это тоже коснётся, и, прежде чем конвоир вытолкал его из помещения, успел бросить: