Разумеется, что князь Доминик был воспитан в польском духе, и все, что его окружало, дышало польским патриотизмом. Должно вспомнить, что тогда прошло не более десяти лет после последнего раздела Польши, что прошлое было у всех в свежей памяти и что новый порядок вещей не мог нравиться людям, которые в прежней Польше только по положению в свете своей фамилии и связям, без всяких заслуг получали важнейшие звания, титулы и ордена в государстве и даже богатые староства, когда, напротив, теперь надлежало выслуживать каждый чин и каждую награду. Это была главнейшая причина неудовольствия значительных фамилий в Польше. Прокламации Наполеона взволновали умы[1188], а учреждение княжества Варшавского утвердило надежду. Благоразумие велит в каждом деле оглядываться на время, на обстоятельства и на побудительные причины. Поляки – народ пылкий и вообще легковерный, с пламенным воображением. Ему непременно нужна какая-нибудь умственная игрушка для занятия. Патриотические мечтания составляли его поэзию, и Франция была в то время Олимпом, а Наполеон божеством этой поэзии. Наполеон хорошо понял свое положение и весьма искусно им воспользовался. Он дал полякам блистательные игрушки – славу и надежду, и они заплатили ему за это своею кровью и имуществом. Даже те, которые не верили обещаниям Наполеона, охотно жертвовали ему всем за эти игрушки! Таков вообще человек, одаренный живым воображением. Он тяжело постигает существенность и легко увлекается тем, что льстит его мечтам!

Я твердо решился избегать политических разговоров, однако ж невольно попал однажды в неприятное положение. За столом у князя Доминика Радзивилла заговорили о прошлой войне. Энтузиазм, возбужденный Наполеоном и французским войском, доходил до высшей степени. Я сам был всегда чтителем Наполеона, но не мог согласиться с рассказами насчет войны, когда обратились ко мне с расспросами. «Видали ли вы, как целые полки, даже дивизии бросали оружие и сдавались в плен?» – спросили меня. «Я не мог видеть того, чего вовсе не было, – отвечал я. – Наполеон величайший военный гений, французы превосходные воины, в этом я совершенно согласен, но и русские дерутся славно и никому не уступают в мужестве, чему я был теперь очевидным свидетелем. Ни один русский солдат не сдался без отчаянного сопротивления. Это верно, как Бог на небеси! Нет спора, что Наполеон одержал победу под Фридландом, но три такие победы кончились бы тем, что при нем едва ли бы осталось столько солдат, чтоб эскортировать победителя до Парижа!» Эти слова мои произвели неприятное впечатление в некоторых из гостей, и один из них сострил что-то похожее на сомнение в равенстве храбрости русского воина с французом. Я был молод, от природы нехладнокровен, и честь мундира заставила меня воскликнуть: «В храбрости русских воинов вы легко можете убедиться: один из них перед вами и готов на всякое испытание…» Я хотел что-то прибавить, но, увидев беспокойство князя, замолчал. Гости пошевелились на стульях и некоторые стали перешептываться. Князь Доминик весьма деликатно переменил разговор и дал почувствовать, что ему неприятен этот спор. Все замолчали. После обеда князь Доминик перешел в другую комнату и переговорил с самыми пламенными из приверженцев французов. После того старик Рейтан[1189] подошел ко мне, взял за руку и повел туда же. «Гость в доме – Бог в доме[1190], говорили наши предки, – сказал Рейтан. – Под одною кровлею живут только друзья и братья! Kochajmy sie¸!»[1191] Он обнял меня, потом молодого человека, который своею остротою заставил меня разгорячиться, и, так сказать, столкнул нас. Мы обнялись, поцеловались – и все было забыто. Князь Доминик был чрезвычайно рад, что дело так кончилось, и на другой день подарил мне пару прекрасных пистолетов версальской фабрики.