Представлю пример, до какой степени жители не скрывали своей ненависти к нам. Два взвода нашего эскадрона шли в авангарде с двумя ротами 3‐го егерского полка. И. В. Сабанеев находился с нами. Около десяти часов утра мы подошли к порядочной мызе. Сабанеев приказал остановиться и с несколькими офицерами пошел на мызу позавтракать. Хозяин принял нас вежливо, хотя важно и холодно, и все семейство его вышло к нам. Сабанеев сказал чрез переводчика, что мимо мызы будет проходить отряд и что для избежания беспорядков он даст помещику залогу, офицера с шестью рядовыми, с условием, чтоб помещик дал честное слово, что отвечает за их безопасность и, когда пройдет наш арьергард, отошлет залогу на подводах к отряду. Это предложение расположило помещика и его семейство в нашу пользу, и он сделался приветливее. После завтрака помещик сказал без обиняков, что мы идем на явную смерть, потому что русский отряд, действовавший противу графа Клингспора, теперь верно уже не существует, если не успел уйти к русской границе. Помещик пресерьезно советовал Сабанееву возвратиться поскорее в Куопио. Сабанеев возразил шуткою, сказав, что мы, русские, так полюбили Финляндию, что намерены остаться в ней и пожить весело, а за смертью пойдем в другие страны, может быть во Францию. Потом, обратясь к дочери хозяина, девочке лет десяти, удивительной красавице, Сабанеев представил ей Штакельберга[1453], прапорщика 3‐го егерского полка, юношу лет семнадцати, также красавчика, и сказал, не угодно ли ей русского жениха. Вообразите наше удивление: девочка побледнела как полотно, задрожала всем телом и, сжав зубы и грозя кулаком, сказала по-шведски: «Смерть русскому!» Отец улыбнулся, а мать поцеловала девочку и увела в другую комнату. Разумеется, что девочка выражала чувства родителей и повторяла, что слышала, но мы за это не гневались. Сабанеев сказал нам по-русски: «Все перемелется, мука будет!»

Он угадал. Я помнил прозвание мызы и фамилию помещика и во время пребывания моего в Гельсингфорсе (в 1838 году) рассказал этот анекдот моему покойному приятелю, дерптскому уроженцу ст[атскому] совет[нику] Витту (принявшему фамилию Вейсенберг с поступлением в финляндское дворянство)[1454]. Признаюсь, я удивился, когда он сказал мне, что прежняя неприятельница наша, девочка, впоследствии вышла замуж за русского, и теперь русская барыня, говорит хорошо по-русски и весьма преданна России! Ainsi va le monde![1455]

В издании под заглавием «Император Александр I и его сподвижники, и проч.» напечатана биография Ивана Васильевича Сабанеева[1456], дослужившегося до чина генерала от инфантерии и блистательно участвовавшего в Турецкой и Отечественной войнах. В этой биографии Сабанеев изображен человеком угрюмым, недоверчивым, почти нелюдимым. Может быть, он сделался таким в старости и в высоких чинах. Honores mutant mores![1457] В Финляндии в чине подполковника[1458] 3‐го егерского полка Иван Васильевич был человек прелюбезный, снисходительный и предобрый. Он любил даже шутки и не гневался за них. Его удивительная храбрость, хладнокровие и распорядительность в битвах уже тогда снискали ему уважение и доверенность опытных генералов, каковы были Барклай-де-Толли и граф Каменский. Иван Васильевич Сабанеев был небольшого роста, довольно плотен и до такой степени близорук, что ничего не видел в нескольких шагах, но не хотел носить очков. Мы, молодежь, иногда подшучивали над нашим добрым командиром. На походе запрещено было стрелять. Вдруг один из нас, бывало, закричит: «Иван Васильевич, утки, утки! Позвольте выстрелить!» Хотя на самом деле не видно было ни одной утки, но Иван Васильевич, чтоб не показаться слепым, поднимет голову и скажет: «Да, уток много, но стрелять нельзя: будет тревога в авангарде!» Однажды Иван Васильевич едва не заплатил жизнью за то, что скрывал свою слепоту и не хотел носить очков. При переправе чрез реку (мост сожжен был бунтовщиками) он не хотел, чтоб егери поддерживали его, когда он садился в лодку, прыгнул с высокого берега, но не в лодку, а в воду и пошел прямо ко дну. Река при береге была весьма глубока, но как егери чрезвычайно любили своего начальника, то человек десять бросились за ним в воду и вытащили его уже в полубесчувствии. Иван Васильевич уверял, что он послизнулся, хотя все видели, что он прыгнул на два шага от лодки, на пук плававшего камыша[1459], который он принял за лодку. На самом рассвете Сабанеев однажды остановил отряд под лесом и приказал отдыхать и варить кашу. «Здесь будет прохладно, – сказал Сабанеев, – и люди могут выкупаться в озере», – примолвил он, указывая на поле, засеянное гречихою, над которою лежал легкий туман. Когда ему сказали, что здесь нет не только озера, но и капли воды, он велел отряду подняться и идти далее. Весь этот день добрый Иван Васильевич был в дурном расположении духа, ехал один и ни с кем не разговаривал.