Книги Стругацких и Ле Гуин не нравились не из-за содержания, а из-за переводчиков, которые работали над текстами. Стругацких переводила Ирена Левандовская, которая часто работала над книгами вместе с Витольдом Домбровским – оппозиционером, подписантом протеста против изменений в конституции, которого в 1976 году вписали в списки цензуры. И если тут «Wydawnictwо Literackiе» смогло настоять, то ситуация со Станиславом Баранчаком, который перевёл Ле Гуин, обстояла намного хуже.

Как члена-основателя Комитета защиты рабочих, издающегося под собственной фамилией в оппозиционной прессе, в 1977 году Баранчака уволили по дисциплинарным причинам из Университета Адама Мицкевича в Познани и подвергли тотальному запрету. Лем пытался воспользоваться своими связями, чтобы перевод вышел под фамилией жены Баранчака, и в какой-то момент, в 1977 году, казалось, что это может получиться. Готовый к изданию «Волшебник Земноморья» пришлось задержать из-за решения секретаря ЦК ПОРП Ежи Лукашевича, ответственного за прессу и пропаганду[379].

Лем был в ярости, и в августе 1978 года заявил, что разрывает сотрудничество с «Wydawnictwо Literackiе». Фактически это означало разрыв сотрудничества со всеми пээнэровскими издательствами. В «Iskrу» в следующем году ещё по инерции вышло «Повторение» с заранее подготовленными текстами. Но факт оставался фактом: Лем добровольно внёс себя в списки цензуры.

Решение он, вероятно, принял раньше – он затянул эту игру только из-за Баранчака. В марте 1978 года вышел первый текст Лема в парижской «Kulturа», подписанный взятым из «Свадьбы» Выспянского псевдонимом «Хохол».

В тексте под названием «Прогнозы Хохла» Лем представил собственное видение будущего ПНР. Он не видел для своей страны никакой надежды – предвидел крах экономики, нарастание террора, упадок науки и культуры, которую заменят «спорт и массовые развлечения вроде цирка […], которые недаром так ценятся в СССР, вот только стремятся к бессмысленности».

Как Лем видел в этом собственное будущее? Из писем, написанных во второй половине семидесятых годов, видно, что он чувствует себя «рантье», получающим купоны от мировой славы. Он уже не должен был писать, достаточно было того, что получает деньги с очередного перевода в какой-то далёкой стране.

На случай усугубления террора – с возможностью которого Лем считался, очевидно, постоянно, начиная как минимум с шестидесятых, – оставалась эмиграция. В октябре 1976 года – между проблемой с простатой и ситуацией с ОНК, Щепаньский записал в дневнике, что Лем «впервые сказал, что близок заявить властям, что как «паршивый еврей» хочет выехать в Израиль […]. У него паранойя, что его уничтожат, и одновременно он стыдится этого».