— Уорнеры должны мне денег, а они даже слышать об этом ничего не хотят.

Он сказал мне, что терпеть не может бывшего адвоката Эла Хендрикса, "этого Лео Брантона, юриста".

— Этот парень напустил дыму и состроил из меня этакого злодея.

Ещё он сказал, что ещё худшего мнения о Жени Хендрикс, президенте и исполняющем директоре Экспириенс–Хендрикс.

— Звучит, как если бы она вам разонравилась, — сказала я, пытаясь перевести разговор на комический лад.

— Ну, вы же знаете, мы встречались с ней в Англии, в суде, — сказал Чалпин, как если бы весь внешний мир представлял для него сплошные судебные тяжбы.

Я уже была в курсе дела Экспириенс–Хендрикс/Чалпин-РРХ Enterprises, прогремевшего в Англии в прошлом году и выдвинутого против него обвинения, что он нарушил договор 1973 года, заключённый с Лео Брантоном, касательно издания студийных записей тех лет, когда Джими играл в группе у Куртиса Найта в середине 60–х. "Семейная компания" вырвала, хотя и частично, победу в английском Верховном суде и Чалпин был сражён решением судьи, обязывающим его заплатить львиную долю судебных издержек, несмотря на то, что за его РРХ были признаны права на эти записи.

— Я позвонила поговорить с вами о музыке, а не о судах, — попыталась я его остановить, потому что не хотела слышать ещё одну чёртову историю, в которую втянуто творчество Джими.

— Ещё только одно скажу о Жени, — продолжал Чалпин. — Эта хитрая бестия в секунду раскусила Брантона…

Это могло показаться комплементом с его стороны, если бы Жени Хендрикс не знала (а она, может быть, и не знала), что все, кто имеют дела с Эдом Чалпиным именно этими словами отзываются и о нём — "хитрая бестия".

Затем он надолго погрузился в воспоминания, насколько "тёплые отношения" сложились тогда у него с Джими. Точь–в–точь как Эл Хендрикс, постепенно начинающий говорить о себе, как о главном вдохновителе и наставнике Джими как музыканта, Чалпин заявил, что он познакомил Джими с передовыми звукозаписывающими технологиями. Он был сама обаятельность, когда заявил мне:

— Я научил Джими накладывать звук. После того как он стал знаменит, он пришёл ко мне на студию и сделал несколько записей, он должен мне был. Он не мог быть более щедр. Мы провели вместе отличное время! Он был полон идей. Он даже нарисовал на меня шарж.

"Бедняга Джими", — думала я, слушая щебет этого престарелого пройдохи и вспоминая, сколько усилий он прилагал, чтобы оставаться самим собой среди всех этих судебных тяжб и чтобы от них не страдала его музыка.

Он всё говорил о Джими, говорил, пока, вдруг, я не прервала его и не вставила: