«— Прасковья Исаевна, а дедушка как воевал? Верхом? — кряхтя спросишь ее, чтобы только поговорить и послушать. — Он всячески воевал, и на коне, и пеший. Зато генерал-аншеф был, — ответит она и, открывая шкап, достает смолку, которую она называла очаковским курением. По ее словам выходило, что эту смолку дедушка привез из-под Очакова. Зажжет бумажку об лампадку у икон и зажжет смолку, и она дымит приятным запахом».

«— Прасковья Исаевна, а дедушка как воевал? Верхом? — кряхтя спросишь ее, чтобы только поговорить и послушать.

— Он всячески воевал, и на коне, и пеший. Зато генерал-аншеф был, — ответит она и, открывая шкап, достает смолку, которую она называла очаковским курением. По ее словам выходило, что эту смолку дедушка привез из-под Очакова. Зажжет бумажку об лампадку у икон и зажжет смолку, и она дымит приятным запахом».

В этой картине есть что-то церковное. Зажженная смолка — как ладан в кадиле. Безгрешная душа на «суднышке» уносится в прошлое своих предков. Она счастлива, что соединяется с ними, ушедшими, но такими живыми!

А жизнь… Что жизнь? Это то «важное», от чего он в старости как раз призывал «отрешиться». И в это «важное», если бы он продолжил «Воспоминания», вошли бы Кавказ и Севастополь, заграница и женитьба, деревенское хозяйство и та, как пишет поздний Толстой, «художественная болтовня, которой наполнены мои 12 томов сочинений и которым люди нашего времени приписывают не заслуженное ими значение…».

Обычно после смерти писателя, признанного гением еще при жизни, остаются черновики, незаконченные вещи и ранние опыты. С Толстым было не так. Когда вышли три книги его «Посмертных художественных произведений», публика ахнула! Шедевр на шедевре! «Дьявол», «Отец Сергий», «Живой труп», «После бала», «Фальшивый купон», «Хаджи-Мурат». Всё это он не опубликовал при жизни. Зачем? Куда было спешить?

Жизнь Толстого… Что в ней было главное и что второстепенное? Как он сам это понимал?

Это может показаться странным, но единственной целью и смыслом существования этого величайшего моралиста была радость жизни. Об этом он часто писал. «Жизнь должна и может быть неперестающей радостью». «Человек должен бы быть всегда радостным. Если радость кончается, ищи, в чем ошибся». «Если жизнь не представляется тебе огромной радостью, то это только потому, что ум твой ложно направлен».

Это чувство — неперестающей радости жизни — он потерял с окончанием детства. И все оставшиеся годы потратил на то, чтобы это чувство вернуть.

Разуверившись в возможности изменить внешние обстоятельства своей жизни, которые, как он сперва думал, мешали возвращению этого чувства, он стал менять самого себя, свой ложно направленный ум. На это ушли десятилетия каторжной работы над самим собой.