И вот четыре последних дня я безвылазно просидел в номере отеля, в то время как Уна и дети вовсю наслаждались Нью-Йорком. Но, невзирая на все повестки, я был твердо намерен появиться на предварительном показе «Огней рампы» для журналистов.
Крокер, ставший моим пресс-секретарем, организовал завтрак с членами редакций журналов «Тайм» и «Лайф»[152]. Я бы сравнил это мероприятие с прыжком через обруч[153] – чего только не сделаешь ради рекламы. Их офис с голыми белыми оштукатуренными стенами прекрасно подходил к холодной атмосфере, царившей на завтраке. Я сидел, пытаясь выглядеть дружелюбным и обаятельным, перед рядами этих мрачных короткостриженых типов из «Таймс». Даже еда была такой же непривлекательной, как и все вокруг, – безвкусный цыпленок с желтоватой вязкой подливкой. Увы, как я ни старался расположить их к моему новому фильму, ничего не могло помочь – ни мое присутствие, ни мои попытки развеселить их, ни еда… Они безжалостно раскритиковали «Огни рампы».
Во время предварительного показа в зале, как и на завтраке, царила холодная и далеко не дружелюбная атмосфера, но позже я был приятно удивлен положительными откликами в некоторых влиятельных и популярных газетах.
Глава тридцатая
Глава тридцатая
Я поднялся на борт «Королевы Элизабет» в пять утра – это время больше подходило для романтиков, но не для меня – хмурого пассажира, скрывающегося от курьеров с повестками из суда. Я четко следовал наставлениям своего адвоката: незаметно пробраться на борт, закрыться в номере и не высовываться, пока судно не отойдет от причала. За последние десять лет я успел привыкнуть ко всяким неожиданностям и поворотам, а потому безропотно следовал инструкции.
А мне так хотелось постоять со всей семьей на верхней палубе и насладиться началом медленного движения, плавно уносящего меня в другую жизнь. И вот вместо этого я позорно прятался за закрытой на замок дверью и опасливо выглядывал в иллюминатор.
– Это я, – сказала Уна, тихонько постучавшись.
Я осторожно открыл.
– Джеймс Эйджи только что подъехал попрощаться. Он стоит вон там, на причале. Я крикнула ему, что ты прячешься от судебных курьеров и помашешь ему рукой из иллюминатора. Видишь, вон он, стоит на самом краю пирса, – сказала Уна.
Я увидел Джима, стоявшего поодаль от группы людей, под яркими лучами восходящего солнца, и пристально смотревшего на наше судно. Быстро схватив свою шляпу, я начал неистово махать рукой, Уна наблюдала за всем этим из другого иллюминатора.
– Нет, он не видит тебя.
Да, Джим так и не увидел меня, а я видел его последний раз в своей жизни. Я помню его, одиноко стоявшего на пирсе, как будто вдали от всего остального мира, внимательно и пытливо смотревшего вперед. Он умер через два года в результате сердечного приступа.