Здесь в дневнике отца Савелия почти целая страница была залита чернилами»529.
Лесков нарисовал портрет идеальной жены и подруги, соединив в ней и шаловливость, и нежность, и тихое обожание мужа, и бесконечную преданность ему и его интересам. После особенно чувствительной проповеди она встречает своего протопопа дома с букетиком «из речной лилеи и садового левкоя». Кажется, Лесков и сам влюбился в Наталью Николаевну, но сойди она со страниц романа – тут же заскучал бы, закручинился от ее детской невинности, пресной на вкус, затосковал об омуте. Очевидно, и сам он это хорошо понимал и, конечно, недаром сделал протопопицу бесплодной. Именно ей автор доверил разглядеть в предсмертном видении, что все его лучшие герои – богатыри, «большие»:
«– Ты шутишь, и я шучу: я видела, это наша бумажка; всё маленькое… а вот зажмурюсь, и сейчас всё станет большое, пребольшое большое. Все возрастают: и ты, и Николай Афанасьич, дружок, и дьяконочек Ахилла… и отец Захария… Славно мне, славно, не будите меня! И Наталья Николаевна заснула навеки»530.
«– Ты шутишь, и я шучу: я видела, это наша бумажка; всё маленькое… а вот зажмурюсь, и сейчас всё станет большое, пребольшое большое. Все возрастают: и ты, и Николай Афанасьич, дружок, и дьяконочек Ахилла… и отец Захария… Славно мне, славно, не будите меня!
И Наталья Николаевна заснула навеки»530.
Лесков не только придумал Савелию Туберозову имя, биографию, взгляды, чудную жену, но и создал для него особенный поповский язык, соединив разговорный стиль со слогом древнерусских сказаний, богослужебных текстов и периодики 1860-х годов.
Творя язык для своего героя, Лесков опирался по крайней мере на два источника: английского писателя Лоренса Стерна (1713–1768) и лидера раскола протопопа Аввакума (1620–1682). В «Соборянах» действительно ясно различим веселый дух стерновского романа «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Лесков любил его за свободное обращение автора с литературными правилами, за веселье и языковую игру. Савелий Туберозов даже сослался на этот роман в своих «нотатках», заметив, что Русь вступает в эпоху «шендизма», когда все «всерьез смеются». Параллельно Лесков выработает еще более чеканную формулу-отгадку русской жизни: «Смех и горе» – так будет называться его повесть 1870 года о тотальном абсурде, пропитавшем российское бытие.
Образцом для речи Савелия стала и языковая манера знаменитого старообрядца Аввакума – многосоставность, сочетание просторечного «вяканья», присловий, то горького, то ласкового юмора с патетикой, церковными книжными оборотами, богослужебными и библейскими выражениями. Вероятно, у Аввакума Лесков подхватил и склонность к обильному пролитию слез: его Савелий то плачет, то рыдает довольно часто. И речь его словно слепок с речи Аввакума – смесь фольклоризмов и церковнославянизмов: выражения «кочерга старого леса» (о барыне Плодомасовой), «укатали сивку крутые горки», «ублюдочка пуделя» (о собачке) соединены с цитатами из Священного Писания, молитвами в духе «примкнул язык мой к гортани», «воду прошед яко сушу», «дондеже есмь» и ссылками на библейские сюжеты при описании обыденных событий.