Восьмого июня 1871 года в ответе Щебальскому, желавшему более жизнеутверждающего финала, Лесков писал:

«А что касается до недостатка хороших людей на смену Туберозову, Захарии, Ахилле и Николаю Афанасьевичу, то с этим делать нечего, и сколько бы я ни хотел угодить почтенной любви Вашей к хорошим людям, не могу их обрести на нынешнем переломе в духовенстве русской Церкви. Изображенные мною типы суть типы консервативные, а что дает нынешняя прогрессирующая Церковь, того я не знаю и боюсь ошибиться <…> Как это будет обновление Церкви с Дмитрием Толстым (тогдашний министр народного просвещения и обер-прокурор Синода. – М. К.) на крестовом шнурке, того мое художественное чутье не берется предсказать мне, и Вы, простирая такое требование, мне кажется, погрешаете, стесняя свободу художественного чувства»537.

«А что касается до недостатка хороших людей на смену Туберозову, Захарии, Ахилле и Николаю Афанасьевичу, то с этим делать нечего, и сколько бы я ни хотел угодить почтенной любви Вашей к хорошим людям, не могу их обрести на нынешнем переломе в духовенстве русской Церкви. Изображенные мною типы суть типы консервативные, а что дает нынешняя прогрессирующая Церковь, того я не знаю и боюсь ошибиться <…> Как это будет обновление Церкви с Дмитрием Толстым (тогдашний министр народного просвещения и обер-прокурор Синода. – М. К.) на крестовом шнурке, того мое художественное чутье не берется предсказать мне, и Вы, простирая такое требование, мне кажется, погрешаете, стесняя свободу художественного чувства»⁵³⁷.

В «Соборянах» много горя, но не меньше и смеха. Недаром и формула «смех и горе», давшая название повести о жизни помещика Ореста Марковича Ватажкова, представляющей собой сцепление трагикомических сцен, сочинялась тогда же, когда в последний раз правились «Соборяне». Вслед за Гоголем Лесков озирает «всю громадно-несущую-ся жизнь сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы».

Многие сцены романа-хроники уморительно смешны и снова убеждают нас: дар сатирика и талант проповедника нередко шагают рядом. Эпическое противостояние учителя математики Варнавки Препотенского и дьякона Ахиллы, их жаркая борьба за кости несчастного утопленника; житейские анекдоты, с удовольствием рассказанные отцом Савелием в своем дневнике; почти все истории, в которые попадает «непомерный» дьякон, под конец романа съевший деньги, отложенные на памятник любимому протопопу, – всё это словно бы намекает: смех, улыбка, дурачество – едва ли не единственный противовес мертвечине, подлости, подброшенный самой жизнью. Например, вот такое рождественское поздравление сочиняет дьякон для городского главы: