«…Вы женщина честная и хорошая. А впрочем, желаю Вам на досуге обдумать свой характер и постараться его изменить к лучшему, чем можете доказать дочери свою любовь к ней. Мать, которая решилась подвергать дитя всяким случайностям перемен из-за своего глупого нрава – не стоит похвалы и уважения»877.

«…Вы женщина честная и хорошая. А впрочем, желаю Вам на досуге обдумать свой характер и постараться его изменить к лучшему, чем можете доказать дочери свою любовь к ней. Мать, которая решилась подвергать дитя всяким случайностям перемен из-за своего глупого нрава – не стоит похвалы и уважения»⁸⁷⁷.

После отъезда матери Варя осталась у Лескова. Скорее всего, он сам этого очень хотел. «Сиротка» скрашивала одиночество, приходила к нему и грела постель. С восторгом он рассказывал знакомым, как однажды Варенька обмочила его кровать, когда он, «любя, чтобы около него “что-нибудь дышало”, положил ее к себе в ноги»⁸⁷⁸. Очевидно, для того же – чтобы рядом “что-нибудь дышало” – в последние годы Лесков завел двух белых пудельков и попугая.

Разумеется, он смертельно оскорбился бы подобной параллели. Девочка была зримым доказательством его щедрости, а заодно и смысла существования. Правда, рассказывая, как нежно он заботится о ней, покупает новые платья и игрушки, он умалчивал о том, что содержание Вари в основном по-прежнему лежало на плечах ее матери (это ясно из переписки).

И всё-таки он растил Варю и заботился о ней всерьез. Она получила фамилию Долина. Лесков отдал ее учиться в немецкую гимназию Святой Анны (Annenschule), одну из лучших в Петербурге. Впоследствии, в 1913 году, она окончила Санкт-Петербургский женский медицинский институт, стала врачом, дважды была замужем и прожила достойную жизнь. Ее дочь от второго брака Кира Александровна Дюнина написала воспоминания, которые еще ждут исследования и публикации⁸⁷⁹.

Андрей Николаевич Лесков, очевидно, ни с кем из Вариных родных общение не поддерживал. Зато он с видимым удовольствием привел в своей книге длинное высказывание писательницы Любови Яковлевны Гуревич об отношениях отца и его воспитанницы: «Мне думается, что, оставляя ее подле себя (вероятно, он имел бы возможность устроить ее иначе), он хотел устранить то чувство одиночества, которого он не мог по временам не испытывать, хотел иметь подле себя “своего” человека – человека, над которым он имел бы определенные права, вернее – известную власть. А вместе с тем жила ведь в нем потребность “творить добро”, и заботы его о Варе, хотя бы и более или менее внешние, давали ему удовлетворение в этом смысле. Но живой, непосредственной любви к ней у него, мне кажется, не было. Не было такой любви и у нее к нему. Я это раз почувствовала, когда мы с Л. И. Веселитской приехали к Николаю Семеновичу в Меррекюль и, встреченные по его поручению Варей, ехали с ней вместе к нему на дачу. Я живо помню, что Варя рассказывала по дороге… Она это рассказывала с явно недобрым чувством к нему, и у меня не осталось даже убеждения, что она говорит правду… Варя всего этого не могла осмыслить тогда, конечно, и в тоне своем несомненно осуждая Николая Семеновича за то, что она нам сообщала, но ведь и осуждение бывает разное в зависимости от того, любишь или не любишь того, кого осуждаешь. В ее осуждении не было ни тени душевной детской тревоги перед тем противоречием, которое она видела в жизни Николая Семеновича, а именно что-то недоброе, как у человека, который не может простить другому каких-то личных обид»⁸⁸⁰.