С женской мафией у него были к тому времени чисто дружеские связи, он приезжал в гости просто пообщаться. Юргену нравились мои шутки, разговоры о море, джазе и советской субкультуре. Мы разговаривали достаточно откровенно. Юрген знал, что мы собрались уезжать, и вызывался помочь. «На своем танкере, — сказал он мне, — я могу вывезти слона!» Вывозить слона мы не планировали, но предложение Юргена я взял на заметку.

Примерно через месяц я заметил легкую нервозность в поведении Юргена. Я знал, в чем дело. Мужчина крепкий, полнокровный, без дамского общества, живущий по морской морали. Я позвонил Софочке. Софочку я знал еще с 1960-х. Она была тогда юной восторженной девицей, увлекалась джазом. Как-то мы вдвоем с Додиком, Софочкой и ее подругой поехали летним днем на загородный пикник. Пикником все и закончилось, потому что Софочка призналась, что она еще девственница. Мы повели себя как джентльмены, чем произвели на Софочку неизгладимое впечатление на многие годы вперед.

Прошло несколько лет, Софочка стала настоящей жрицей любви, это можно было понять по ее рассказам. «Мы с подругой, — рассказывала она не торопясь, тщательно выговаривая слова, отчего они наполнялись особым смыслом, — встречались с Михаил Васильевичом. Он главный инженер. А потом Михаила Васильевича взяли и перевели в Москву. Я звоню в Москву подруге и говорю: „Алина!

С нас главного инженера сняли!“»

Жизнь Софочки представляла из себя эротический роман, в котором одна история сменяла другую и каждая несла в себе новую, неведомую до того грань. О своей подруге, той самой, из-под Михаила Васильевича, он говорила с томным закатыванием глаз. «Это ужасно! Надя совершенно не может отказывать! Вчера приходит и говорит, что отдалась шоферу грузовика. Я ей говорю: „Надя, как ты могла?“ А она отвечает: „Он так просил, так просил…“» Безотказная Надя рассказывала подруге, что ее соблазнители, разомлев после акта любви, обычно спрашивали ее: ну, какой я у тебя? Очевидно было, что не первый, но любой надеялся, что он хотя бы второй. Однажды Надю долго утомлял какой-то занудный мужичок, она снизошла, в который раз принесла себя в жертву. Мужичок, справив половую нужду, поскольку это никак иначе не назовешь, разомлел и спросил у Нади: «Ну, какой я у тебя?» На что Надя, разозлившись, ответила: «А я тебя, блядь, вообще не считаю!» Эту фразу Софочка считала классикой и повторяла с видимым удовольствием.

Время шло, а дело с отъездом стояло на месте. Даже Галочка, человек порывистый и нетерпеливый, не спрашивала, понимая, в каком положении находится мой отец. У Оськи умерла мама. В крематории на панихиде посторонних не было, с ней прощались только родственники. Я застал Оську дома, в полной прострации, с небольшой черной урной в руках. Он иногда тряс ее, как маракас, тогда внутри шуршало. «Вот, — сказал он патетически, — мамин прах».