Последние часы, проведенные вместе, были наполнены драмой, трагизмом. На двух последних этажах дома 8 по проспекту Славы гуляли будто в последний день жизни. «Отказники» и подавшие заявления в ОВИР провожали отъезжантов. Мне такой дым коромыслом был ни к чему, и я отсиживался в своей спаленке, пока наверху бухала музыка «Аббы».

Вдруг в окне моего 11-го этажа показались болтающиеся в воздухе ноги. Они начали раскачиваться взад-вперед, нависая то над пропастью, то над балконом, потом, описав дугу, приземлились перед моей дверью. Архитектор Шапочкин, пьяный и взлохмаченный, делал мне дружеские жесты, приглашая наверх. Пришлось пойти. В конце концов, человек жизнью рисковал.

Доставание вещей на вывоз по таможенному списку, упаковка их в чемоданы, встречи со всеми, кого хотел увидеть и проститься, друзья, девушки-поклонницы из Пушкина, оформление бесконечных документов слились в один клубок нервов. Душа тихо болела. Ринат в сентябре поступил в школу, теперь, проучившись два месяца в первом классе, он тоже прощался с приятелями.

У Оськи дело с отъездом откладывалось, он почему-то попал в отказники. Азарта от этого у него не убавилось, наоборот, подготовка к эмиграции стала смыслом его жизни. Он повез меня к знакомому коллекционеру икон. Гражданин средних лет, усталой внешности, с редкой бородой и плохими зубами. Предмет свой он знал досконально. Он показал нам самое ценное в его коллекции — старые почерневшие искривленные доски с полувыцветшими образами святых. Эти иконы оценивались в большие суммы, но для меня привлекательности не имели. Если вторгаешься в область искусства, то должен его знать и хорошо понимать. Опираться на чужое мнение, даже экспертное — дело рискованное. Я попросил коллекционера показать что-нибудь менее древнее, но более понятное. В конце концов он вынул стандартную для середины XIX века церковную икону Богоматери с Младенцем, на которой лики были выписаны в мельчайших деталях и покрыты серебряным рельефным окладом. Цена, которую запросил коллекционер, была несоразмерной, но у меня под ногами горели мосты, деньги жгли карманы.

Икону я положил в толстый полиэтиленовый пакет, обернул чем-то мягким, завязал бечевкой, связался с Юргеном через женскую мафию. Он приехал и забрал этот сверток, уверив меня на прощанье своим волевым громким капитанским голосом, что все будет о’кей. Действительно, почти через два года Юрген приехал по своим делам в Лондон, он привез мне икону в том же полиэтилене, с той же почтовой советской бечевкой.

Икону я сдал на аукцион «Филипс», она продалась со второй попытки. За первую неудачную продажу (икона не достигла резервной цены) мне пришлось платить аукционному дому положенные 7 процентов, во второй раз я не стал жадничать и уменьшил резервную цену. Когда получил выручку, сел и подсчитал. В Питере я заплатил за икону примерно годовую зарплату служащего, в Лондоне я получил свою скромную бибисейскую зарплату за два месяца. Неудачный бизнес, но вывод из него мне понравился. Обыкновенным честным трудом тут можно заработать не меньше, чем хитрой спекуляцией.