Грузину дали восемь лет и отправили отсиживать в лагерь для инвалидов — устроенный как бы в насмешку в сибирской глуши недалеко от полюса холода. ГУЛАГ вообще был Зазеркальем, но восемь лет держать в лагере инвалида, не способного сделать и шага, было уже совсем за пределами разумного.

В каждой тюрьме повторялась одна и та же сцена. В ответ на стандартный вопрос тюремных надзирателей: «Претензии к конвою есть?» — я вытаскивал определение суда и объяснял, что моя санкция кончилась в октябре и юридически я свободный человек. Первой реакцией был мат, потом все-таки удавалось передать определение кому-то из офицеров. Вслед за этим надзиратели исчезали, захлопнув дверь камеры привратки, все зэки отправлялись в камеру-транзитку, а я оставался сидеть до поздней ночи, пока ДПНСИ не определял, куда меня поместить.

Так выяснилось, что быть свободным человеком в тюрьме хуже, чем законно арестованным, и это только продлевало срок пребывания в привратке. Камеры где-то были чистыми, чаще грязными. В некоторых находился и толчок с краном, из которого можно было попить, утоляя жажду с этапа. Никого не смущало, что толчок был всегда загажен, и камера больше походила на общественный туалет. В Красноярске толчок еще был и забит, так что вонючая жижа ровно разливалась по полу.

Там же, в Красноярске, я впервые попал в камеру-признанку для тех, кого психиатрическая экспертиза признала невменяемыми. В той полуподвальной камере рулил молодой, незлой урка, с которым мы быстро поладили — моя политическая статья вызвала его уважение. Там же сидели еще два тихих мужика и петух, над которым урка ставил различные медицинские эксперименты.

Услышав из соседних камер, что будто бы от курения пластмассы «вставляет», петуху смешали табак с покрошенной пластмассой от колпачка ручки и заставили курить. Эксперимент закончился неудачно, пластмасса не торкала. Меня от этой процедуры мутило, но тюремный закон не был нарушен, а возмущаться — и драться — не было сил.

На подъезде к Иркутску строгачи в соседнем тройнике кеварили чифир и умудрились устроить пожар. Пламя прихватило фанерную обшивку вагона, краска полыхала, выбрасывая в коридор клубы черного ядовитого дыма. Конвой погасил огонь огнетушителем, потом им же огулял строгачей по ребрам. Бить серьезней не было времени, но офицер пообещал, что в СИЗО поджигатели сразу отправятся в карцер — и поделом за криворукость.