В итоге в Благовещенской СПБ психиатры оказывались в странном положении. Они имели зэка, причем политического, переведенного «с Запада», но не имели понятия, кто он и за что сидит.
В отделении уже скомандовали отбой. Я долго еще сидел на матрасе, ожидая вызова в процедурку и своей дозы аминазина, и только тогда, когда стало ясно, что никто никого не собирается вызывать, развернул матрас, чтобы спать. Увы, несмотря на изматывающий этап и недосып, заснуть я не мог. Меня колотило от стресса, было холодно. Чтобы согреться, присел к батарее — она была чуть теплой, — но не просидел там и минуты, как почувствовал, что с потолка на бритую голову капает оттаявшая изморозь.
Исследователь нацистских концлагерей Е. A. Cohen цитировал ощущения одного из узников Аушвица: «У меня было чувство, как будто я не имею к этому отношения, как будто все в целом меня не касается»[76]. Для меня это было нечто большее — метафизическим ощущением, когда телесное «Я» разделяется с настоящим Я. Другое «Я» осталось со своей болью и страхом внизу. А значит, был и метод избежать боли и страха — то, что позволяло выжить и в Аушвице, и в Благовещенске. Я не есть «Я».
Это странное состояние длилось от силы минуту. Потом я вылез из щели между чужими кроватями, придвинул свой матрас вплотную к Коневу, которого тоже била холодная дрожь. Укрыл нас обоих своим вторым одеялом — так мы и заснули.
Глава II. ШЛЮПКА ДУРАКОВ
Глава II. ШЛЮПКА ДУРАКОВ
Трах-ба-бах-ба-бах! — это полетело по цементному полу пустое ведро, брошенное санитаром прямо из коридора — с замахом. Проклятое ведро преследовало меня по всему ГУЛАГу — еще с самарского КПЗ.
— Встаем, дураки, убираться! — кричит санитар. — Подъем, нах! Встали, встали!..
Его ежеутренняя «молитва» уже стала привычной, но сегодня был семейный праздник — день рождения отца — и то, что этот день начинался с санитарского мата, было обидно.
В отличие от карантинной «шестерки», камера № 4 была маленькой, всего на пять человек, но главное — и благоприятное — отличие заключалось в том, что каждый из ее обитателей имел собственную койку. Это была далеко не самая роскошная постель на свете. Матрас оставлял желать много лучшего — как ни мни его на ночь, к утру коечные пружины все равно будут впиваться в бока, — да и одеяло было местами прозрачным на свет. Тем не менее, забравшись под одеяло во всей одежде и укутавшись до ушей, можно было неплохо согреться и днем, и даже ночью.