Он скажет медсестре, что Голубев курит, что Иван обещал убить Царенко, что я пересказываю передачи «Голоса Америки», и ему, конечно, поверят, и тогда нам всем будет плохо.

Это было правдой. По каким-то не совсем понятным причинам Зорин был облечен безоговорочным доверием медсестер и врачей. Мы же все в камере № 4 были в заложниках у дебила и психопата.

Лучше всех это знал пятый пассажир нашей шлюпки дураков — самый тихий и бессловесный, обитавший на последней койке рядом с дверью. Его звали Валера Горбунов. Молодой щуплый парень, на вид не старше 25 лет. Мы не знали, откуда он и в чем состояло его преступление, а сам он ничего не рассказывал о себе. Он вообще никогда не говорил. Валера был классическим кататоником, сошедшим в камеру № 4 как будто прямо со страниц учебника психиатрии. Если бы где-нибудь в мире проводился конкурс Mister Catatonic, то Валера, без сомнения, занял бы на нем первое место.

Он лежит круглые сутки на спине, глядя прямо перед собой немигающими глазами. Лицо наполнено непроницаемым спокойствием. Бритый затылок не касается подушки, паря над ней примерно в пяти сантиметрах, — тот самый синдром «воздушной подушки», довольно неправдоподобно описанный в учебниках. Иногда шея, видимо, устает, голова опускается, но через какое-то короткое время вновь принимает свое обычное «воздушное» положение. Руки расслабленно лежат по бокам. Если руку поднять, то она ненадолго повиснет в воздухе именно в том положении, в каком ее оставить. Потом медленно, как будто стекая, опустится вниз — в психиатрии это называется «восковой гибкостью».

Валера больше всех страдает от Зорина — хотя страдает ли он и вообще чувствует ли что-либо — загадка. Беда Валеры заключается в том, что сам он, конечно, ничего не ест и кормить его добрые медсестры поручают именно Зорину.

Зорин подходит к этой процедуре основательно. Он берет миску с горбуновской кашей, крошит туда хлеб — вернее, меньшую часть пайки, большую он съедает сам. Заливает все это сладким чаем или киселем и основательно перемешивает. Аккуратно подкладывает грязное горбуновское полотенце вместо салфетки. Лицо Горбунова при этом остается недвижимым, хотя мне почему-то кажется, что в эти минуты внутри он должен наполняться ужасом. Нам же точно становится не по себе, и мы стараемся отвернуться, чтобы не видеть продолжения действа.

Зорин ведет свой бесконечный монолог, объясняя Горбунову, какой он, Зорин, опытный и умелый, что ему доверяют кормить дураков вроде Горбунова, которых и кормить не надо, потому что таким лучше сдохнуть. Его тон вполне мирный и ничего плохого не предвещает — сцена, напоминающая первый подход маньяка к своей жертве: «Дядя добрый, дядя девочку не обидит…» Намешав свою отвратительную смесь, Зорин засовывает Горбунову в рот алюминиевую ложку и начинает крутить ею, стараясь раздвинуть зубы — металл с отвратительным звуком скрипит о зубы.