— Все еще куришь? — спрашивает он.

Глядя в пол, Голубев врет, что бросил.

— Сейчас проверим, — говорит Царенко и кивает санитару. Санитар начинает шмон.

Трясет одеяло, мнет подушку, переворачивает матрас, потом шарит у малолетки по карманам — как ни странно, иногда что-то находилось. Один раз под матрасом нашли уже готовую самокрутку, другой раз из кармана вытащили спичку. Было удивительно, что Голубев, который всей своей короткой жизнью был отлично подготовлен к партизанской войне, выживанию на необитаемом острове и просто к жизни в джунглях с дикими зверями, подобно Маугли, попадался на элементарный русский «авось».

Наши койки были специально сделаны для психиатрических стационаров — сварены из тяжелых круглых стальных рам. В ножке моей койки от старости проржавела щель — раз Маугли и засунул туда свою самокрутку. Из щели торчал лишь малюсенький белый хвостик, и если бы шмоном занимался другой санитар, то наверняка все бы обошлось. Но в тот раз делом занимался профессионал — бывший капитан милиции Паша Побережный. Наметанным глазом он приметил хвостик и с гордым видом представил доказательство преступления Царенко. Я похолодел. Если бы я не был некурящим, то доказать, что самокрутка не моя, было бы невозможно. Однако Бык сам догадался, что я не имею к ней отношения, и, сделав Маугли в сотый раз внушение «Пока не бросишь курить, в другое отделение не переведем», — с довольным видом удалился. За ним последовала и свита.

Потом вдвоем с Иваном мы наорали на Маугли, напомнив ему, чего он заслуживал бы за такие фокусы по тюремным законам.

Когда обход заканчивался, Дебилу снова забирали мыть полы. Мы с Иваном занимали свои лежачие места, ну, а Маугли уже вытаскивал самокрутку и прикуривал от спички — он легко зажигал ее, чиркнув по тапку.

Приближение обеда наши желудки предчувствовали примерно за час. Полученных утром калорий еле хватало до полудня, поэтому, как некогда в челябинской тюрьме, мы заранее начинали обсуждать, что могут принести в обед. Меню этого «ресторана» было кратким и уместилось бы на четверти листа. Суп — щи из кислой капусты, либо жидкая уха, либо нечто с крупой, названия чему мы не знали и именовали по-тюремному просто баландой. На второе — та же кислая капуста, которая без воды именовалась уже «солянкой», либо склизкие серые макароны, либо каша. Изредка давали картофельное пюре, оно считалось деликатесом, и Голубев даже умудрялся загонять его санитарам за табак.

После обеда короткий зимний день стремительно угасал, и неизбежно появлялась непреодолимая тоска — по дому, теплу, нормальной жизни, по сытной еде, наконец. Здесь слово «жизнь» звучало слегка издевательски, это была не жизнь, а выживание, причем неустойчивое. Все, что существовало сегодня, уже завтра могло измениться в худшую сторону.