Вскоре после завтрака его, как обычно, забирали из камеры отмывать испачканный кашей и чаем пол в коридоре. Затем наступал черед приготовлений к обходу. В СПБ обход был своего рода аналогом тюремной проверки, но там она делалась всегда бегом и кое-как. Обход же был действом почти сакральным, как в Институте Сербского, — это была встреча заключенных с богом, от которого зависели и жизнь, и судьба. И, как всякое сакральное действо, обход имел свой ритуал.

Уже при приближении обхода санитар громко стучал ключом в дверь — звон разносился по всему коридору. Этот звук означал, что надо заправить койки и сесть — встретить обход лежа было грубым нарушением ритуала, влекущим неизбежные божественные кары. Затем распахивалась дверь, и в камеру в строгом порядке входила процессия.

В отличие от ритуала Института Сербского, напоминавшего явление светлых олимпийских богов, в Благовещенске царил другой жанр — повторявший, скорее, египетскую «Книгу мертвых». Первым шел одетый в черное предвестник богов — старший санитар смены. В руках, подобно египетскому богу Сету, олицетворению всего злого, включая насилие, он нес большой стальной ключ — почти точную копию египетского анха, символа жизни и смерти. Затем шествовал главный бог отделения — сам Бык-Апис-Царенко. За Царенко следовали один — два врача Первого отделения. В мое время они почему-то часто менялись, так что на обходе выстраивались в соответствии со стажем службы — подобно буддистским монахам на процессиях. Как и в Институте Сербского, обход проводился противосолонь — против часовой стрелки.

Царенко проходит мимо недвижного Горбунова, лишь искоса на него глянув. Спрашивает Зорина тоном, каким обычно говорят с детьми пяти — семи лет: «Ну, как дела?» Зорин с горящим от восторга взглядом отвечает: «Все хорошо, Валентин Иванович! Готов к переводу в рабочее отделение!», — но Царенко уже не смотрит на него и переходит к Ивану. Беседа с Иваном тоже мимолетна. Иван каждый раз нудит об одном и том же — о том, что его срок через несколько месяцев кончается, и нельзя ли его перевести в обычную психбольницу. На это Царенко стандартно отвечает: «Будешь лечиться, сколько нужно». После этого Бык поворачивается ко мне.

Чуть задумавшись, Царенко спрашивает о самочувствии, потом интересуется, нет ли вопросов и жалоб — на все я отвечаю по возможности односложно. Царенко почему-то спрашивает, пишу ли я письма домой, — хотя как главный цензор отделения он и так это знает. После чего замирает на секунду, как бы размышляя, о чем бы спросить еще, и переходит к последнему действу ритуала — общению с Голубевым.