Тут же я попал совсем неожиданно и сразу в руки, ибо оказался последним. Валентина засунула обе ладони в карманы куртки — и вытащила из одного лезвие бритвы и из другого купюру в пять рублей.

Лезвие, как ни смешно, использовалось в производственных целях: пороть швы им было куда сподручнее, чем огромными швейными ножницами. Им же я вспорол и воротник куртки, где хранились последние деньги. За пять рублей я договорился купить сразу пять пачек сигарет для Егорыча — чем постоянно занимался. Однако сигарет у санитара не оказалось, купюра осталась в кармане до лучших времен — хотя, как часто в жизни бывает, сразу и неожиданно наступили худшие. Прошли три года после ареста, но я снова сделал ту же ошибку, что и в 1979-м — понадеялся на авось.

На другой день пришлось давать объяснения Кисленко и снова что-то врать. Я сильно нервничал: по «уголовному кодексу» СПБ за лезвие сразу полагалась отправка в «лечебное» отделение, и никакие смягчающие обстоятельства во внимание не принимались. Однако мои басни Кисленко вновь удовлетворили — на чем инцидент и был исчерпан.

Чуть позднее выяснилась причина столь мягкой реакции Кисленко. Как-то ни с того ни с сего он вызвал меня в кабинет и вдруг совершенно неофициальным тоном стал рассказывать, что работа в СПБ его устраивает, но дальневосточный климат суров и болеет дочка. Ему предложили должность нарколога в диспансере в подмосковных Мытищах, но решиться на переезд и потерю всех бенефиций офицера МВД было непросто.

— Как считаете, стоит переехать? — спросил Кисленко.

Это был сложный вопрос, ибо я отчасти являлся заинтересованной стороной. Кисленко, без всяких оговорок, был лучшим начальником отделения во всей СПБ. Как и все прочие, он был, конечно, сначала офицер МВД, а потом врач — и то, что он делал, было гораздо ближе к должности начальника отряда на зоне в ГУЛАГе, чем к работе психиатра. Кисленко беседовал с «пациентами» от силы раз в год, не лечил депрессий, не говоря уж о психозах, и назначал нейролептики в наказание за проступки с такой же легкостью, с какой отрядный отправляет провинившегося зэка в ШИЗО.

Однако все это Кисленко делал «по должности», и никогда не наблюдалось, чтобы к выполнению надзирательских обязанностей примешивались эмоции — которые неизбежно превращают человека, облеченного абсолютной властью, в садиста. В отделении он сохранял баланс между строгостью режима и теми мелкими свободами, которые мы имели. Уход Кисленко неизбежно означал бы и нарушение этого баланса.

Тем не менее из неспособности врать я все же посоветовал Кисленко бросить эту службу и переезжать в Москву. Сам же отправился думать, как мне сохранить свой внутренний баланс, который чудесным образом установился к лету 1982 года.