Мы встречались всякий раз на прогулке, проходившей совместно с зэками Пятого отделения, среди которых выделялся Гурылев — широкоплечий бывший моряк, с татуировкой трехмачтового брига на груди. Гурылеву было лет пятьдесят, сидел он за нанесение телесных повреждений — конечно, по пьяни и в драке. В СПБ пробыл два с половиной года, и думали, что скоро выйдет, поскольку характера был молчаливого и исполнительного. Гурылев ни с кем не водился, книг не читал, только смотрел телевизор — от начала и до конца.

Телевизор, в конце концов, его и сгубил. Однажды медсестра заметила в камере дым, но виновных не нашла. Как обычно, когда не находилось виновных, то должны были расплачиваться все — и на неделю в Пятом запретили смотреть телевизор. Тут вечно покорный Гурылев вспылил, наговорил грубостей медсестре. Наутро его быстро перевели в строгую палату Восьмого отделения, привязали к койке и начали колоть аминазином и сульфазином. Четыре дня, приходя в себя между инъекциями, он кричал: «Плохо мне, с сердцем плохо…» «Симулянта», конечно, никто не слушал. На пятый день, утром, когда сестра пришла делать очередной укол, «симулянт» был мертв.

На следующий год летальных случаев долго не было — только после каждой комиссии куда-то увозили туберкулезников, находившихся на разной дистанции от смерти.

Ранней осенью вдруг кто-то сообщил:

— Кулеш умер.

— Параша. Я его три дня назад видел, когда Третье отделение в баню водили.

— Ну, да, параша. Там есть жмурик, но в Первом отделении.

И то и другое оказалось правдой. Выяснилось, что и Кулеш умер, и в самом деле перед смертью попал в Первое отделение.

Кулеш был ветераном СПБ. Про него Егорыч рассказывал, что в начале 1970-х Кулеш был очень доволен, что его признали невменяемым.

— В лагере я сидел бы пять лет за кражу со взломом, — говорил Кулеш, — а отсюда уйду через два года.

И действительно ушел за два года. Он был бригадиром строителей, ставивших стены нашего Шестого отделения, и это по его указаниям прогалы между кирпичом были засыпаны строительным мусором вместо керамзита — чему мы и были обязаны постоянной лужей, разливавшейся в холодное время под койками.

Еще через год Кулеша привезли опять, и снова освободили подозрительно быстро. Поговаривали, что родной брат Кулеша — какая-то партийная или милицейская шишка во Владивостоке, он его и вытаскивает.

В последний раз Кулеш очутился в СПБ летом 1981 года. Он ходил на швейку из Третьего отделения и уже, кажется, не испытывал удовольствия от пребывания в СПБ — однако, как и раньше, надеялся скоро выйти на свободу.