Была у меня на днях княгиня Цертелева, рожденная Лавровская, певица. Она потеряла единственного двадцатидвухлетнего сына, и мы много говорили о безысходности горя. Сколько горя на свете! Я утешала ее, как могла, а у самой в душе тоже все дверки заперты – бейся о стены, пока разобьешься.

Тепло, серо, сыро.

22 октября. Когда что-нибудь созреет, то и отваливается. Созрела тоска – и вчера отвалилась. Написала письмо Льву Николаевичу нехорошее; сегодня получила от Левы, он пишет, что у папа голова болит и он очень утомлен заботами о духоборах и писанием повести. И к чему эти духоборы! Как неестественно.

Сегодня на фотографии вгляделась в Л. Н., в его худые, старческие руки, которые я так часто целовала и которые меня столько раз ласкали, и так стало по нем грустно, захотелось от него именно старческой ласки, а не любовной.

Вчера пришли дядя Костя, Маруся, Сергей Иванович. Прекрасно провели вечер: читали стихи Тютчева; восхищаясь им, Сергей Иванович был нежен, вдохновлен и предложил сочинить романс на какое-нибудь стихотворение. Выбрали всё неудачно, наконец наугад Маруся открыла стихи «О, не тревожь меня укорой справедливой…», и Сергей Иванович сейчас же сочинил, написал и сыграл романс на эти слова. Талантливый человек.

Рассказ Померанцева о том, что на Арбатской площади солдат не отдал чести пьяному офицеру, а офицер шашкой зарубил тут же солдата до смерти. Какое безобразие и зверство!

23 октября. Вечером три часа играла, четыре часа переписывала дневник Льва Николаевича. Копию в Ясную, оригинал в Румянцевский музей. Разговор о Л. Н. Сережа говорит: «Отдайте права издания сочинений папа». Я говорю: «Зачем? Награждать богатых издателей? Это ложь».

26 октября. Утром приехала в Ясную, через Козловку. Дождь, слякоть, всё серо; озябла, промокла. Дома все спят. Вошла к Л. Н. Комната темная; он вскочил, начал меня целовать. По утрам писал усердно свою повесть «Воскресение»; говорит, что последние дни не мог работать, всё думал обо мне и утро моего приезда видел меня во сне. Изредка приходил ко мне, улыбался и целовал меня.

Таня и Вера очень милы и веселы. Таня деятельна, смешлива и шаловлива, как по-старому – привлекательно и радостно. Обманывали они [экономку] Дунечку тем, что спрятали всё из кладовой в шкап, а она, приехав из Тулы, думала, что всё украли, хотела идти к гадалке.

Помучив ее, открыли с хохотом шкап и показали и варенье, и хлеб, и всё прочее. А то селедку принесли из Левиного дома и опять с хохотом стали ее есть. Вообще настроение в Ясной хорошее, и мне было весело, и хорошо, и беззаботно.