Вчера в симфоническом было крайне неприятно: когда я стала просить Сафонова отпустить Гржимали (первую скрипку), чтобы он сыграл на нашем вечере «Крейцерову сонату», он схватил мои обе руки, начал их прижимать к своей груди, говоря, что «для вас всё на свете сделаю», но Гржимали отпустил только от уроков, а я с негодованием отняла руки, отлично поняв, что Сафонов хотел перед присутствующими показать свою (несуществующую) интимность с графиней Толстой, женой знаменитого человека. Теперь буду его опасаться и избегать.

Была у Погожевой; она занята народными школами, развлеченьями для народа, чтением, чайными и т. д. Хорошая, полезная женщина.

9 ноября. Я помню, как когда-то думала и говорила, что есть у человека старческий возраст, в котором стоишь между двух дорог и колеблешься: идти нравственно в гору, то есть к совершенствованию, или под гору, то есть к слабости, к попущению себя. И вот я чувствую, что иду по последнему пути, и мне и страшно, и грустно. Мне хочется развлекаться, хочется наряжаться; в душе не весело, удовлетворения нет, а всё стремишься к какому-то удовлетворению и счастью.

Получила письмо от мужа, доброе, ласковое, и совестно мне чего-то стало, хотя я, слава богу, ни в чем не виновата перед ним, разве только в легкомыслии.

10 ноября. Миша пришел к обеду сердитый и неприятно придрался, что нет свежего калача. Вечером мы были с ним в театре, давали «Царь Федор Иоаннович» Алексея Константиновича Толстого. Играли хорошо, хотя был шарж на всем, перехитрили желание реализма, кричали, суетились на сцене.

Был Сергей Иванович. Много пришлось говорить с ним сегодня вечером, и никогда я больше не убедилась, как сегодня, что он человек совершенно неподвижный, безжизненный, бесстрастный. Не в смысле брани, а прямо, констатируя то, что есть, про него можно сказать, что он только «жирный музыкант», как Л. Н. его часто называл в припадке ревности – и больше ничего. Внешняя доброта его – это внутреннее равнодушие ко всему миру, исключая звуки, сочинение музыки и слушание ее.

11 ноября. Пришел Миша поздно домой, а я сидела, шила и всё ждала его. Он пришел с таким трогательным и, кажется, искренним раскаянием, целовал меня, умолял не плакать, а я уж не могла остановить накипевших страданий.

Сама я тоже плоха. Боюсь мании траты денег, боюсь глупости наряжания себя – и всё это теперь составляет тот мой грех, от которого не могу удержаться.

13 ноября. Вчера обедали у меня Соня Философова, Раевская, дядя Костя, Гольденвейзер. Прочли статью Хомякова о предисловии Л. Н. к сочинениям Мопассана, и там же упоминается статья «Об искусстве». Слово католицизм, вставленное ввиду цензуры вместо церковность., очевидно, сбило Хомякова, и он не понял общего характера статьи Льва Николаевича.