24-го. Утром при слушании оказался в левом боку плеврит. Щуровского вернули, и он лечит.
24-го.25-го. Решили, что воспаление левого легкого. Позднее оно распространилось и на правое. Сердце плохо было всё время.
25-го.26 января. Не знаю, зачем я пишу, это беседа моей души с самой собой. Мой Левочка умирает… И я поняла, что и моя жизнь не может остаться во мне без него. Сороковой год я живу с ним. Для всех он – знаменитость, для меня он – всё мое существование, наши жизни шли одна в другой, и, боже мой! сколько накопилось виноватости, раскаяния… Всё кончено, не вернешь. Помоги, Господи! Сколько любви, нежности я отдала ему, но сколько слабостей моих огорчали его! Прости, Господи! Прости, мой милый, милый, дорогой муж! Я не прошу ни сил у Бога, ни утешения, я прошу веры, религии, поддержки духовной, божьей, той, с которой жил всё последнее время мой муж драгоценный. На днях он где-то прочел: «Кряхтит стари пушка, кашляет старинушка, пора старинушке под холстинушку». И говоря нам это, он намекал на себя и заплакал. Боже мой! Потом прибавил: «Я плачу не от того, что
27 января. Хотелось бы всё записывать про моего милого Левочку, но не могу, слезы и мучительная боль, как камнем, всю раздавили… Вчера Щуровский предложил подышать кислородом, а Левочка говорит: «Погодите, теперь камфара, потом кислород, потом гроб и могила».
27 января.Сегодня я подошла, поцеловала его в лоб и спрашиваю: «Тебе трудно?» Он говорит: «Нет, спокойно». Маша спросила его сейчас: «Что, гадко тебе, папа?» Он ответил: «Физически очень гадко, а нравственно хорошо, всегда хорошо». Сегодня утром сижу возле него, он дремлет и стонет и вдруг громко меня позвал: «Соня!» Я вскочила, нагнулась к нему, он на меня посмотрел и говорит: «Я видел тебя во сне, что ты где-то лежала…» Он, милый, спрашивает обо мне, спала ли я, ела ли… Последняя забота обо мне кого бы то ни было! Помоги, Господи, прожить с Тобой и не ждать ничего от людей, а благодарить за всё, что они мне дадут. Я многое получила от Бога и благодарю Его!
Как часто, чувствуя, что мой Левочка уходит из жизни, я точно на него за это досадовала, точно я хотела сделать невозможное: разлюбить его прежде, чем он будет от меня взят.
Плеврит идет своим ужасающим ходом, сердце всё слабеет, пульс частый и слабый, дыханье короткое… Он стонет… Эти стоны день и ночь глубокими бороздами врезываются в мою голову, мой слух, мое сердце. Всю жизнь их буду слышать. Часто он заговаривается о том, что его занимало в последнее время: о письме царю, письмах вообще. Я слышала – раз он сказал: «Ошибся», а то еще: «Не поняли». Он благодарно и ласково относится ко всем окружающим и, видно, доволен уходом, всё говорит: «Ну, прекрасно».