Теперь принят такой тон, что я ненормальная, истеричная, чуть ли не сумасшедшая, и потому всё, что будет исходить от меня, надо приписывать моему нездоровью. Но люди, а главное Господь, разберут по-своему.

Вечером. Провела остальной день терпеливо, хотя не совсем спокойно. Много работала над «Воскресением» для издания. Не люблю я этого произведения; много фальши и много скрытой злобы на людей. Рассказывала детям выдуманную мной сказку, читала им; бродила, молясь, по парку, а вечером играла в винт с Львом Ник. и братьями Сухотиными. Лев Ник. притворился, что ему не неприятно играть со мной, но я знаю, что он предпочел бы дочерей. За что же я-то буду всю жизнь, отброшенная, скучать и всем уступать? Жила я так самоотверженно и до чего дожила. Довольно!

Ездил сегодня Лев Ник. с Михаилом Сергеевичем в дрожках в Трехонетово, где большой яблочный сад. Оттуда он пришел пешком, поправлял корректуры книжечек копеечных от Горбунова, а вечером беседовал с приехавшим из Саратова крестьянином. Играл в шахматы и вечером, позднее – в винт. Жаловался на слабость, но просто влияет дурно теплый, давящий, тяжелый воздух, и всем нездоровится, нет бодрости.

Живем сегодняшним днем, а что будет дальше – неизвестно. Писала Ванечке Эрдели и Наталье Борисовне [Нордман] о Черткове.

27 августа. Утро. Болезненно живет во мне эта рана ревности к Черткову! Зачем Богу угодно было открыть мне на всё это глаза?! Проснулась опять в рыданьях, потому что видела мучительный сон. Меня даже разбудили мои собственные рыданья!

Вижу, сидит Лев Ник. в новом полушубке, башлык завязан назад, шапка высокая, барашковая, лицо такое вызывающее, неприятное. Я спрашиваю: «Куда ты едешь?» Он так развязно отвечает: «К Гольденвейзеру и к Черткову, надо с ним одну статью просмотреть и уяснить». И я от отчаяния, что Лев Ник. не сдержал обещанного слова, страшно разрыдалась, чем и разбудила себя. А теперь едва пишу, так дрожит сердце и рука.

Вечером. Гуляла одна в сильном волнении, молилась и плакала. Всё страшно в будущем. Лев Ник. обещал вовсе не видаться с Чертковым, вовсе не сниматься по его приказанию и не отдавать ему дневников. Но у него есть теперь новая отговорка, которую он употребляет, когда хочет и когда ему это нужно. Он тогда говорит: «Я забыл», или: «Я этого не говорил», или: «Я беру слово назад». Так что страшно ему и верить.

Очень много занималась корректурой нового издания. Исправляла «Об искусстве», «О переписи» и «Воскресение». Трудно мое дело! И голова страшно болит, и тоска! тоска!