И вспоминаю последнюю встречу у меня на квартире в Берлине осенью 1998 года. Я по просьбе Ефима читал финальную сцену «В книгописной монастырской мастерской» из моего многолетнего труда «Драматические хроники времен Ивана Грозного». Ефим остался очень доволен финальной сценой. Я помню его слова: «Хорошо, очень хорошо». Был доволен и я. Не то что бы я был ориентирован на чужое мнение, зависим от чужого мнения. В целом я хвалю и ругаю себя сам. Но в данном случае был многолетний, давящий на меня одного труд, и был Ефим Эткинд, вкусы которого я, несмотря на те или иные разногласия, высоко ценил. Потому так обрадовала меня его похвала и даже подумалось: теперь и Ефим взял на себя тяжесть многолетнего моего труда, облегчая мне ношу.

Я пишу «Ефим», ибо сам Ефим Григорьевич попросил так себя называть, хоть нас разделяло солидное временное пространство. А теперь нас разделяет и солидное географическое пространство. Где эта земля Элизиум – Елисейское поле Гомера? Если верить Гомеру, то на западном краю Земли, на берегу реки Океан. И теперь уж придется беседовать с Ефимом Эткиндом только там, на гомеровских Елисейских полях. Эти беседы нужны мне, ибо уход Ефима Эткинда из наших краев – большая для меня личная потеря. Но уверен – они нужны и Ефиму, ибо ему скучновато там, в своем нынешнем блаженном существовании, и он жаждет новых забот и новых раздоров. Поводов для таких забот и раздоров предостаточно. И материала тоже. Ибо Ефим Эткинд оставил нам свои книги, подобно тем ушедшим, с которыми наши беседы не умолкают. Книги – это слова, слова – это беседы, а беседы – это жизнь.

Поэтому я не говорю «прощай», как принято писать в некрологах. Нет никакой разлуки, будем, дорогой Ефим, и далее беседовать, а значит, и далее жить вместе. Теперь уже в новом веке и новом тысячелетии.

__________

Заболев, и узнав от врачей о смертельном диагнозе, Горенштейн позвонил бывшей жене и сыну, и они восстановили почти семейные отношения: вместе встречали Новый год и далее Инна Прокопец и Дан Горенштейн до конца были при нем. Писатель успел еще последний раз съездить в Москву (он был приглашен Игорем Волгиным на конгресс Достоевского). В последние недели жизни Фридрих Горенштейн уже в больнице продиктовал по рукописи два эссе – «Домашние ангелы» и «Тайна, покрытая лаком», а также первые главы «Веревочной книги». Из этого факта я делаю вывод о последнем желании Горенштейна, чтобы роман был так или иначе издан.

Эссе «Домашние ангелы» заканчивается поминанием двух горенштейновских «четвероногих ангелов»: