Здесь же рядом располагался шикарный дом ее дочери и сестры Тома, наиболее преуспевшей в семье, известной пианистки. Туда нас сводили «на экскурсию», и, надо сказать, что дом произвел на Ларису с Андреем огромное впечатление, как их мечта, уже воплотившаяся у кого-то. Я заметила их воодушевление и предложила им сделать фотографию в этом интерьере. И они с удовольствием и как бы небрежно, по-хозяйски развалились на диванах, а я щелкнула их с прибауткой, что-то вроде «красиво жить не запретишь»…

Вечером нас угощали прекрасным английским ужином — то есть сочным ростбифом, который искусно зажарил Том. Он много острил, и все было так, как я читала в книжках про англичан, вплоть до рассказа, хоть и поданого нам с юмором, как важно наливать молоко в чай, а не наоборот, как это делают некоторые варвары. Утром мы поехали в Солсбери, были в соборе, заглянули на тихое английское кладбище, зарулили к знаменитым камням «Хейдж Тоуне», а затем побродили по деревеньке, отметившись даже у дома Уильямса Голдинга, посидели в местном пабе со школьной подругой Тома.

Как сейчас помню, все это было 30 октября, так как премьера должна была состояться 31-го, в день рождения моего отца и матери Тома. И когда мы вернулись после прогулки домой, то застали в гостях у матери Тома милую супружескую пару. Они приехали накануне поздравить ее с днем рождения и подарили ей… папури, цветы, засушенные в ансамбле запахов. Я понятия еще не имела что это такое, а мама Тома, наслаждаясь, вынюхивала тонкий запах, точно слушала увертюру. Том представил меня гостям, как русскую леди, может быть, первого и последнего варяга в этих краях. Гости вежливо чинно представились, тут же спросив с искренним интересом: «А какие цветочки вы предпочитаете в вашем садике?»

Там же Андрей сделал моим фотоаппаратом уже второй раз наш «двойной портрет» с Ларисой. Первый он сделал еще у каньона…

* * *

Мы возвращались в Лондон, взболомученные грядущей завтра премьерой. Кстати, премьере этой, увы, предшествовал публичный скандал, разразившийся между Тарковским и Двигубским на одном из недавних худсоветов. Дело все в том, что в процессе работы над спектаклем Тарковскому, как обычно, приходили разного рода новые идеи, касавшиеся мизансцены или сценического дизайна. Так что на том самом худсовете он заявил, что хочет поставить статистов в саду у Мнишек, которые бы изображали скульптуры, неожиданно меняющие свои позы. Это в очередной раз, то ли что-то меняло в сценическом дизайне Двигубского, то ли усложняло его работу, так что он попытался возразить. Но в ответ, на глазах у изумленных членов благородного английского заседания, Тарковский громко, на чисто русском языке и «по-нашему» послал Двигубского к одной маме. Он был в бешенстве, требуя чтобы тот сообразил, кто есть кто, и немедленно убирался отсюда восвояси.