– Кто знает! – Я рассмеялась. Смехом с примесью печали. – Пойду учиться дальше?.. – Я перевела взгляд на окно.

– Вечный бег за очередной великой целью. – Он глотнул воды. – От чего же ты бежишь?

* * *

Через два дня я была в Home Depot, ждала, пока дружелюбный с виду пожилой мужчина напилит деревянные заготовки по моим меркам.

– А вы знаете, что, когда змеи испытывают стресс, они пожирают сами себя? – задумчиво спросила я его.

– Ой, да не говорите! – Мужчина рассмеялся и повернулся к станку.

– Нет, это правда. Когда у змей сильный стресс, они пожирают самих себя.

– Никогда об этом не слышал. – Он вручил мне два только что отпиленных куска доски, один примерно три фута длиной, другой – два. – И что заставило вас об этом задуматься?

О, у меня просто психический срыв. В развитии.

– А где найти гвозди?

– В седьмом ряду.

– Спасибо! – я улыбнулась и побежала прочь по рядам, забрав свои деревяшки. Мне нужен был гвоздь и одна кафельная плитка. И, может быть, кто-то, кто сможет сколотить эти доски вместе, потому что я была совершенно уверена, что среди всего хлама, который у меня скопился, молотка не завалялось.

Вечером я сидела одна в своей спальне. Крест стоял в углу, вялый дилдо в ожидании свисал с его середины. Изображение Иисуса в рамке стояло рядом с ним, яркое и броское. На нем был венец из терний, а сердце ослепительно сияло желтым светом сквозь грудную клетку. Я убрала всю комнату, выставила всю мебель, все мелочи были как попало запихнуты в шкаф. Комната была чистой, стерильной. Чистое пространство для моего ритуального искусства.

Справа от камеры я расставила множество свечей. Плавающие свечи, свечи-колонны, свечи из отдела распродаж Target. Они испускали мягкое сияние. В дополнение к ним я принесла две лампы с красными лампочками, которые погрузили всю комнату в жутковатый полумрак.

Я налила себе бокал вина. Никто не поверит, что я собираюсь совершить самоубийство, если я не «развяжу». И в каком-то смысле мне необходимо было «развязать», чтобы этот акт искусства был настоящим, поскольку самоубийство таковым не будет. Я должна была зарыться в самые глубокие, самые темные места своей души и вытащить оттуда те ее части, которые хотели умереть. Чтобы продать этот акт.

У меня была Библия в розовом кожаном переплете, которую я нашла в магазине подержанных вещей, и я раскрыла ее, положив рядом со свечами, и туда же поставила вино. Я не собиралась пить его, пока не выйду в эфир. Я также распечатала на принтере две разных речи: первой была проповедь баптистской церкви Вестборо. Я выбрала ее, потому что это было худшее из всего, что я читала в своей жизни: полная ненависти филиппика церкви, скандально известной пропагандой расизма, сексизма, гомофобии и, в сущности, всех возможных типов предрассудков, какие только можно вообразить. Я решила, что она отражает ситуацию в мире – то, сколько в нем боли, ненависти и насилия. Я считала, что это продемонстрирует мою серьезность. Второй речью было выступление Дэвида Фостера Уоллеса под названием «Это вода». Этот вариант был менее ироничным и поэтому, как мне казалось, возможно, более осмысленным с художественной точки зрения. Эта речь дарила мне надежду в колледже. Она позволяла мне думать, что в жизни есть смысл. Конечно, только до тех пор, пока я не узнала, что Дэвид Фостер Уоллес повесился. В этом выборе для предсмертного выступления было чертовски много смысла.