Я надела халат и стала выметать из всех углов мандариновые корки, фантики и растоптанную еду. Мне хотелось успеть сделать это, пока не пришли мама и папа. И Монаха. Я стыдилась того, что они могут увидеть квартиру в таком виде. Когда в комнатах было чисто и проветрено и никакого лукового запаха, надо было браться за кухню. И тут я вспомнила, что мы забыли зажечь свечи. Я зажгла их и потушила верхний свет. Было свежо, тихо, пламя на свечках танцевало. От елки снова стал идти снежно-лесной запах. Зазвонил телефон. Противным, чужим басом Севка сказал: «С Новым годом». Я молчала, обрадованная, но еще немножко злая. Тогда он сказал: «Мама тебя целует». Помолчал и добавил: «Я тоже». И положил трубку. Мы никогда не целовались. Ни на словах, ни на деле. Это были странные слова. Я думала о них и не больно жгла ладонь на огне свечи.

Вернулись мама и папа. Мама спросила: «Как твой праздник?» — «Хорошо, хорошо, очень хорошо». В эту минуту это было правдой, потому что я забыла все, что было до Севкиного звонка.

Зимой 39-го мы шли с Севкой куда-то мимо «Люкса». Он поднял голову, посмотрел на наши бывшие окна и спросил, помню ли я тот новогодний вечер. Я ответила: «Еще как». Тогда он сказал, что тогда сочинил частушку. И прочел четверостишие, из которого я помню только две последние строчки: «…Девы Мику не помиловали. Сняли брюки, изнасиловали». Тогда я ему напомнила, что у него были еще другие стихи про тот вечер. И прочла: «Были ночи отыграны на гитаре. И рассвет мы встречали отраженьем в вине. Дай тебя поцелую, сказал я Тамаре. И она согласилась. Это было во сне». «Да? Ты уверена, что это я написал и что это про тот вечер?» — спросил Сева. — «Уверена!»

После Нового года мама все-таки отправила меня в Кунцево. Я много гуляла одна и только вечерами сидела в гостиной с другими. Там были те же ребята, что всегда. Был один новый мальчик с очень красивыми глазами, зелеными, похожими на кошачьи. Я не помню его имени, но он мне понравился, настолько, что я садилась с ним играть в домино, которое всегда терпеть не могла. В один из дней после обеда он исчез. А вечером одна из девочек сказала, что ночью арестован его отец и он уехал в город. И здесь было то же самое: опять кто-то попал «между прочими».