Становилось все теплей. И нас днем и вечером все больше влекло на крышу. Не только целоваться. Просто быть там. То смотреть, как устанавливают звезды на кремлевских башнях. Было очень хорошо все видно. И деревянные леса. И канаты. И работающих людей. То просто сидеть, прижавшись друг к дружке. То с учебником. Я читаю вслух, а Севка делает вид, что слушает. Или, уткнувшись в чьи-то стихи, просит: «Про себя». — «Ты получишь переэкзаменовку или тебя оставят на второй год. Прибавится еще год школы», — пугала я его. А он повторял, что что-нибудь придумает.

С моими школьными делами все обстояло хорошо, потому что я непременно хотела перетащить через экзамены его и еще Елку, за которую приходилось писать какие-то работы, так как она в принципе не хотела не то что учить что-нибудь, но даже попытаться отличить химию от физики. У нее шли какие-то бурные романы вне школы. Однажды она сказала, что познакомилась с сыном Сталина и он в нее влюбился. «А ты?» — «Я еще думаю». Елка смеялась, приоткрывая за пухлыми губами маленького рта один кривой зуб, который ее удивительно красил. Вообще она стала совсем взрослая и даже мне — девчонке — казалась неотразимой. И потрясающе свободной от опеки взрослых! Ее мама, которой она побаивалась, уже была арестована. А своего отца она, кажется, не ставила ни во что. Правда, ее иногда припекала тетя, то ли завуч, то ли еще кто-то в школе, не нашей, а той, где учились самые «высокопоставленные» дети. Школа номер 25. Там Елка на каких-то «мероприятиях» с ними и знакомилась.

Я там тоже была с ней пару раз. И она меня познакомила со «своим» Васей и показала разных дочек-внучек. Вася, несмотря на бесспорную и даже романтически потрясающую всех девочек фамилию, мне не понравился. Просто так — не понравился. А уж чтобы влюбиться — так мне в то время ни Аполлон Бельведерский, ни ангелы небесные не понравились бы. Каждый час без Севки казался самым плохим в жизни. А «знаменитые» девочки — две Светланы, Сталина и Молотова, внучки Горького Даша и Марфа — оказались совсем мелюзгой и к тому же «воображалы». Каких-то других, которых показывала Елка, я не запомнила. И когда перед майскими праздниками она позвала меня туда на вечер, я не пошла. Елка об этом вечере ничего не говорила. И о «великом» сыне (эпитет Севкин) больше не рассказывала. Но почти сразу появилось новое имя Аркан (а может, это кличка?), который «все может». «Его все боятся». — «А он из какой школы?» На этот вопрос Елка меня обозвала дурищей и сказала, что все-все его знают и он нигде не учится, а со мной просто нет толку разговаривать.