Сложно! Вот Лева. Муж маминой родной сестры. Дядя. Вначале он нас боялся. А уже зимой 37–38-го я приезжала к ним из Ленинграда, как в свой дом. Тот его первый страх-шок прошел. И я собирала в их квартире своих друзей, среди которых две трети были такие же сироты 37-го, как я. Лева брал свою скрипку и играл «Венгерские танцы» или «чардаш». А когда гости расходились и посуда была вымыта (не дай Бог разбить что-нибудь из его сервиза!), садился к пианино и играл Рахманинова. Летом 39-го мы с ним ездили в Боровск снимать дачу. Там должны были жить он с Зорькой и Батаня с Егоркой. Я уже работала в смешной должности архивариуса на заводе, который непонятно менял свое имя — был имени Компартии Германии, потом стал имени Эрнста Тельмана. В этой поездке с пересадками мы часть ночи провели в Малоярославце, ходили по городу, читали стихи. Потом в войну я навещала их в Свердловске, помогла выехать оттуда в Москву. А теперь Лева в 87 лет — беспомощный, как младенец. Жалко его. И мучительно слушать, как он вспоминает одно и начисто выкидывает из памяти другое. Как всем хочется к концу жизни иметь за собой свой «светлый путь».

* * *

Приехали Батаня, Егорка и Монаха. Батаня внешне еще жестче, чем всегда, но собранная, деловая. Стало как-то спокойней. Но она тоже нервничала, и это проявлялось в том, что временами она беззвучно шевелила губами. Бросив свою соломенную шляпу прямо на стол в столовой, она сразу прошла в мамину комнату и закрыла за собой дверь. Подойти к двери при Егорке мне было неудобно. Но, может, сегодня я не решилась бы и без него. Егорка начал ныть: «А мне что делать?» Кажется, он не понимал, почему его привезли с дачи. Я достала со своей полки «Квентин Дорвард» и сунула ему. В своем раннем «педагогическом» рвении месяц назад я о ней ему сказала маминым голосом: «Рано тебе». Он схватил книжку и сразу отключился. Батаня у мамы пробыла, по-моему, целый час, в который я не находила себе места. Потом она с Монахой закрылась в кухне. Егорка, наверно, устал читать и исчез. Пошел по коридорам или к кому-то из дружков. А Батаня, выйдя от Монахи, послала меня в магазин. Она не как мама. Дает список и деньги. Все точно и ничего не забудешь. Я была рада, что есть хоть какое-то дело. Мне хотелось действовать. Не в магазине, конечно. Но я не знала, что делают в таких случаях. Молоко, масло, сыр, колбаса, хлеб. В магазине я почувствовала, что голодна. В булочной отломила кусок калача и сразу стала жевать. «Какая же я свинья — там мама лежит, уткнувшись в стену, папа неизвестно где. А я жую». Я положила покупки на кухонный стол. В столовой Батаня укладывала что-то в свою сумочку. «Покорми Егорку и поешь, если я задержусь, уложи его. И никуда не уходить. Поняла?» — «А где Монаха?» — «Не Монаха, а (Батаня назвала имя-отчество). Ее больше нет. Учись обходиться без домработниц». Пошевелила молча губами и сказала с оттенком восхищения: «Порядочный человек. Удивительно порядочный».