Сезанн говорил в свое время, что «стремится соединить импрессионизм с Пуссеном», то есть с классикой. И нам казалось, что Осмеркин в своих «осенних пейзажах» также стремился к решению этой большой живописной задачи.

Врагам своим, старавшимся приклеить к его работам ярлык «формализм», он отвечал:

— Как все бубнововалетисты, я тоже реалист. И как их реализм, мой реализм тоже покоится на пластике, на цветовой гармонии, словом, на красоте. Я за натуру, организованную моим разумом и сердцем. Глаз только в этом процессе мне помогает.

* * *

Работа в РОСТА требовала большой площади, так как кроме плакатной я брал еще и трафаретную работу, которую выполняли мой брат, художник Девинов, и жена. Я переехал на Страстную площадь в дом Гагарина, в одну из девяти пустовавших комнат в квартире, где жил Осмеркин. Осень была тяжелая. Под Москвой часто после долгой засухи горели леса и плотный едкий дым плыл по улицам и площадям.

Наспех позавтракав, я брался за плакаты, а Осмеркин с двумя сухими лепешками в кармане уходил на этюды или, как говорил великий Сезанн, «на мотивы». Работал Осмеркин на Цветном бульваре, где, он уверял, было много «сезанновских уголков».

Наступили ранние холода. Я поставил буржуйку. Дров не было. Пришлось топить старой мебелью и книгами. Не могу без грусти вспомнить, как Осмеркин и я выволакивали из пустующих комнат полуразвалившуюся мебель и ударами топора безжалостно ее разбивали.

Бывали и курьезы.

Под нами на втором этаже жил и работал старый зубной врач. И вот во время выполнения экзекуции над очередным инвалидным креслом входная дверь, которая никогда не запиралась, распахнулась, и в ней появился возбужденный сосед.

— Что вы, дорогие художники, делаете? Вы мне разогнали всех пациентов!

— Как мы могли разогнать ваших пациентов? — притворно равнодушно спрашивали мы.

— Очень просто, — отвечал он. — Над моим рабочим креслом висит люстра, и, когда вы начинаете работать топором, она дрожит и качается. Пациенты соскакивают с кресла и удирают.

Мы дали ему обещание разбивать мебель в другом месте, и он ушел успокоенный.

Жена Осмеркина мне рассказывала:

— Встречали мы Новый год у брата Кончаловского, известного профессора медицины. У него была богатая квартира. Мы приехали, когда вечер был уже в разгаре. Ярко горели люстры и канделябры. Дамы были в бальных туалетах… Шура явился в своей любимой визитке, в пестрой музейной парче вместо кашне и в валенках… Гости были шокированы и не знали, как к этому отнестись, но Шура так непринужденно и мило себя вел, что всем понравился.