Похороны Есенина
Похороны Есенина
1925 год. Зима. Жил я на Страстной площади против женского монастыря (теперь там красуется монументальное здание кинотеатра «Россия»). Рядом со мной жил и много трудился мой старый товарищ и земляк Александр Осмеркин.
Он дружил с Есениным, которого обожал. С нескрываемой страстью Осмеркин часто и много рассказывал о своем друге — большом поэте. О его изнуряющей тяжелой болезни и покоряющей светозарной поэзии. В дни творческой удачи за мольбертом Осмеркин часто вдохновенно читал любимые стихи Сережи.
Самоубийство Есенина Осмеркин воспринял как большое тяжелое горе. Плакал и рукавом рабочего халата долго растирал крупные слезы.
— С его уходом я себя буду чувствовать одиноким, — говорил он.
Эту фразу он часто повторял. Она жгла его мозг и царапала его сердце.
Я его утешал. Говорил:
— Надо было, Шура, ждать этого трагического конца… и с ним при мириться. Твой друг стремился к смерти. Истерично звал ее. И она при шла. Охотно пришла.
Я старался отвлечь Осмеркина от Сережи. Напоминал ему о живописи, о неоконченном портрете Кати, о нетерпеливом зимнем пейзаже, который он с балкона писал, но Шура был неумолим.
— Надо, — добавлял я, — свое горе держать в узде.
— Горе расплеснулось по всей моей душе. Ничего не могу делать… Он, не переставая, курил одну цигарку за другой. Выкурил свою и мою махорку.
В день похорон Есенина мы оба думали только о том, где бы достать курева.
В десять часов утра Осмеркин исчез. В двенадцать явился. Очень возбужденный. Розовый, вспотевший. Не глядя на меня, бросил:
— Быстро надевай полушубок, шапку и за мной! Мороз крепкий, но выдержишь.
И, упавшим голосом, произнес:
— Гроб с Сережей уже стоит у памятника Пушкину… Сейчас гроб будут обносить вокруг памятника… Три раза… Это в честь Сережи…
И, задыхаясь, добавил:
— Мы должны участвовать!
Я быстро оделся. Мы выскочили на улицу и понеслись к памятнику. По дороге к нам присоединился также спешивший длинноногий Мейерхольд. Он спешно перепрыгивал через снежные сугробы. Выглядел молодым, энергичным. Беззаботным.