Оставленные мною в Вене товарищи переночевали на полу в помещении компартии, и Вилли на следующий день смог поехать домой в Штирию, в Грац. Но на перевале Земмеринг был пограничный пункт — между русской и английской зонами. Харреру пришлось предъявить свою русскую справку об освобождении, а затем держать путь дальше в Штирию. Он с радостью обнаружил, что к ней по-прежнему приложим эпитет «зеленая» и ее природа не пострадала, всюду буйствовала зелень, и поля наливались зрелой силой лета. Затем был Грац. Уже в пригороде он видел страшные следы разрушений и пришел в ужас от превращенного в руины вокзала. Ни одно из вокзальных зданий не уцелело, только пути были исправные. На них стояли поезда, платформы кишели озабоченными людьми. То же было и на лежащих в развалинах улицах города: люди, пережившие войну, как и прежде, куда-то спешили. «А мертвые лежат в холодной земле» — от этой мысли у него сжалось сердце, и он подумал о том, живы ли еще его близкие? Уцелел ли дом? Три года полной неизвестности. Не так просто прийти и сказать: «Вот и я». Он многое пережил, а сейчас начал колебаться.

Но уже совсем близко от дома Вилли пришла в голову спасительная мысль: он может зайти к хорошим знакомым, мимо §вартиры которых как раз проходил, и узнать о своих. На его счастье, они оказались дома, с радостью встретили его и охотно рассказали о его семье, тем более, что все обстояло благополучно. Все близкие были живы, здоровы, и дом тоже уцелел. Теперь Вилли действительно почувствовал себя на родине; так как вновь обрел дорогих ему людей 15 августа навсегда останется для него самой важной датой в жизни, так он решил для себя.

Я был одним из немногих военнопленных, перенесших сталинградскую катастрофу и вернувшихся домой в числе «здоровых», для меня началась новая, мирная жизнь. Своим особым долгом я считал сообщить все, что знаю о судьбе товарищей их родственникам. Большей частью это были австрийцы. Несколько адресов я знал, но чаще имел приблизительные данные о месте жительства. В таких случаях я мог обратиться только в Красный Крест. Кстати, письма туда были освобождены от почтовых сборов. О некоторых товарищах я еще в Вене дал сведения в здании вокзала Хюттельсдорфа. На этой станции, как уже говорилось, были вывешены соответствующие объявления. Там, в пункте розыска, служащие взяли мой адрес, и между нами возникла активная переписка. Чаще всего я мог сообщить только о смерти разыскиваемого или предполагать его гибель.

Но известие о смерти приносило родственникам тоже облегчение, так как приходил конец многолетней неопределенности. Конечно, часто существенную роль играли материальные интересы. Многие пропавшие имели жену и детей, и мое известие давало возможность получения пособия на семью, а также ренты и ссуды. Некоторые женщины фактически уже вступили в новый брак и были рады прояснению обстоятельств, поскольку могли наконец узаконить отношения со своими новыми мужьями, с которыми жили не один год.