Посещая семьи погибших в Верхней Австрии и особенно, в Линце, я столкнулся с самыми различными ситуациями. Через несколько дней после моего возвращения я посетил мать товарища, который дал мне ее адрес до того, как он умер от голода и болезни в начале плена. Адрес я легко запомнил, так как ее квартира была недалеко от моей. Когда я представился как бывший солдат, попавший в плен под Сталинградом, она отнеслась к этому весьма сдержанно. Я старался как можно деликатнее подготовить ее к печальному известию. А когда все же произнес страшные слова, она продолжала молчать. Как мне показалось, эта простая женщина глубоко переживала смерть сына, но повела себя вдруг немного странно, печаль неожиданно оставила ее. Она молчала и слушала. Потом посмотрела мне в лицо и задумчиво сказал: «Может быть, для него лучше, что он умер сразу и от многого был избавлен, дома его ничего хорошего не ожидало, а его жена уже давно живет с другим». Меня это поразило, я простился и ушел.

Затем я посетил родственников молодого веселого товарища из нашей роты радиосвязи. Он был очень приятным, жизнелюбивым парнем лет двадцати. При каждом удобном случае он доставал свою гармонь, играл на ней и при этом пел. Его любимая песня:

Он был слишком молодым и мягким для войны, и его настигла ранняя смерть, это случилось при нашем бегстве в центре Сталинграда. Мы часто друг с другом разговаривали, и его адрес я легко запомнил, так как знал мастерскую его отца, она была недалеко от дома, где я вырос. Я знал, что у него было несколько братьев. Когда я пришел в мастерскую, то встретил молодого мужчину, который был на него похож, вероятно, брата. Я спросил об отце и узнал, что его отец и мать уже умерли. Однако родной брат убитого остался равнодушным к моему рассказу. Неужели тот молодой весельчак никому не был нужен, или только на фронте он казался таким веселым? А может быть его родственники так изменились за время войны?

Необходимо было выполнить еще одну, особо тяжелую задачу: сообщить моей собственной матери о смерти одного из ее сыновей, который в то же время, как и я, был в Сталинграде и погиб там в бою. О третьем сыне она тоже ничего не знала, он, кажется, воевал в районе озера Ильмень. Только один единственный из четырех сыновей был теперь рядом с ней. Лишь в конце войны его призвали в армию и направили в запасную часть в Брно, он остался жив. Брат, считавшийся пропавшим у озера Ильмень, вернулся домой раненым в конце войны. Только мы, два «сталинградца», оставались без вести пропавшими, но я вернулся. Я не раз деликатно пытался объяснить матери, что брат погиб и у меня об этом есть точные сведения. Но она не верила и ждала его еще 36 лет, до самой своей смерти, ей было тогда уже более 90 лет. Шестерых детей она с большими лишениями подняла на ноги, вывела в люди, но она любила каждого так, словно он был ее единственным сыном.