Жена моя имела способность увлекаться в привязанности к своим друзьям и приятельницам, и ни одна из них не была так ловка, как Толстая, в уменье привязать к себе. Но вместе с тем жена моя была настолько умна, что не могла не видеть неприличного кокетничанья Толстой с ее братом Валерием; сверх того, она была враг всяких сплетен и не любила, чтобы непрошеные лица распоряжались в ее доме, а в особенности ею. Толстая считала непременной обязанностью моей жены сопровождать ее и свояченицу в благородное собрание; жена же моя, вообще не любившая выездов, исполняла это неохотно, из чего выходили между ними раздоры. Поведение же Толстой с Валерием Левашовым сильно огорчало жену мою, и она высказала им свое мнение по этому предмету. Все это было причиной начала холодных отношений между женой моей и Толстою и подало повод Валерию делать нам новые неудовольствия, а мы и прежде уже довольно от него натерпелись.

Спустя несколько времени по приезде моей свояченицы я получил письмо от тестя, в котором он извещал, что дочь его Лидия невеста графа Н. С. Толстого. Согласие на предложение Толстого было дано тестем еще до отъезда моей свояченицы из Нижнего Новгорода; между тем ни она, ни А. С. Толстая по непонятной причине не сказали об этом ни мне, ни жене моей, которой эта скрытность с их стороны, конечно, не понравилась. Вскоре по получении означенного письма женщина, служившая у моей свояченицы, сказала, что она встретила в Москве жениха, графа Н. С. Толстого. Мы ей не поверили, но она на другой день снова его встретила. Впоследствии мы узнали от самого Толстого, что она была права; он по прибытии своем в Москву, до появления у невесты, провел несколько дней на медвежьей травле за Рогожской заставой, и только когда достаточно насладился этим зрелищем, явился к невесте.

Он приехал с своими чемоданами прямо в дом Левашова, хотя его никто не приглашал, и остановился во флигеле, в котором жил мой шурин Валерий, кажется, до того времени никогда его не видавший. Отношения его к невесте и последней к нему были более чем холодные; хотя они и жили на дворе одного дома, но мало видались, а когда виделись, то не говорили почти ни слова друг другу. Жених вел жизнь в Москве следующим образом: утром он приходил пить чай в наш флигель, иногда заставал меня за чаем, а иногда одну Е. Е. Радзевскую, и своею болтовнею заговаривал то меня, то ее. Как бы ни были длинны его утренние беседы, невеста выходила в чайную после его ухода. Он возвращался только к обеду в 4-м часу пополудни и до обеда говорил со мной. Когда собирались мы в столовую, он целовал руку у своей невесты, от которой садился подалее, ел за четверых, очень медленно, но как-то особенно чисто, так что своею едою придавал аппетит лицам, вместе с ним обедавшим; он в это время говорил менее и никогда не обращался к своей невесте. После обеда дамы уходили в кабинет моей жены, а я с графом Толстым в чайную пить кофе. Поболтав еще немного, он уходил спать до чая. В 9-м часу вечера мы пили с ним чай в чайной комнате, где его разливала Е. Е. Радзевская, а дамы пили чай в столовой или в кабинете жены. Мой вечерний tête-à-tête с Толстым продолжался каждый день до полуночи, и в это время он буквально меня заговаривал. Так продолжалось месяца два, и никогда никакого внимания не было оказано женихом невесте, а ею жениху; шутя все в доме говорили, что мне приходилось разыгрывать роль невесты.