Оставив в Москве жену и сестру, я в первых числах апреля по невообразимо скверной дороге поехал на Кавказ в тарантасе. Сестра мне дала для услуг в дороге человека своего Ивана, очень сильного мужчину и шумливого. На каждой станции он сильно шумел; {требуя лошадей на станции} перед Мценском, {где замешкались выводом лошадей, он} побил ямщиков. Я в это время спал в совершенно закрытом экипаже; шум разбудил меня, и я услыхал, что проезжающие {в экипаже, стоявшем на той же почтовой станции} (кажется, это были братья Плещеевы), сказали: «Tel maître, tel valet»[90]. Замечание их было вовсе несправедливо, но в эту минуту умерить порывы Ивана было невозможно и даже опасно; пользуясь моим неодобрением, все ямщики накинулись бы на него. Я неоднократно убеждал его быть поскромнее, но мои убеждения мало помогали.

Грунтовая дорога от таяния земли была так дурна, что я опасался не поспеть в Анапу к назначенному мне военным министром сроку, и потому я бросил в Мценске мой экипаж и поехал на двух почтовых перекладных телегах, так как на одной не могли уложиться мои вещи. Имея только одну подорожную на три лошади, я встречал на станциях затруднения в получении второй тройки. Это заставило меня обратиться в Орле к губернатору генерал-майору князю Петру Ивановичу Трубецкому{798} (Васильчиков был уже уволен от службы; {его предчувствие сбылось}) с просьбой о выдаче мне другой подорожной. Он очень затруднялся, но вместе с тем опасался военного министра, если не исполнит моей просьбы, и наконец выдал мне вторую подорожную.

Заехав в Екатеринодар для объявления Завадовскому приказания Чернышева, {чтобы он прибыл в Анапу ко времени приезда последнего}, я поехал в Керчь, откуда ходили пароходы в Анапу. В Керчи я застал флигель-адъютанта графа Эдуарда Трофимовича Баранова{799}, впоследствии генерал-адъютанта, генерала от инфантерии и члена Государственного Совета, и вместе с ним на военном пароходе прибыл в Анапу. С Барановым я познакомился еще в прошлом году в Керчи же, куда он был командирован для формирования 3-го Черноморского линейного батальона. Эти батальоны стояли в укреплениях Черноморской береговой линии, смертность в них была {весьма} большая, так что сформированный Барановым в прошлом году батальон был распределен в те ба тальоны, где была большая убыль в людях, и Баранов в 1842 г. был снова командирован для сформирования 3-го Черноморского линейного батальона. Я с того времени постоянно находился с Барановым в хороших отношениях.

Вскоре по приезде нашем в Анапу прибыл туда же на Страстной неделе военный министр. Местные начальники по недостатку войска отговорили его от осмотра линии от Анапы до Варениковой пристани, и он, несмотря на данное Государю обещание, в экспедиции, наряженной для этого осмотра, не участвовал. В Светлое Христово Воскресение, по благополучном возвращении означенной экспедиции, все генералы и офицеры были у заутрени в Анапской церкви. Чернышев был в Андреевской ленте; в церкви этой, конечно, никогда не было подобной торжественности. Старшими лицами в свите Чернышева были: состоявшие при нем Вревский и Суковкин{800}, впоследствии бывший управляющим делами Комитета министров; видно было, что они имели большое влияние на Чернышева, которому, казалось, уже надоело заниматься служебными делами. Впрочем, Чернышев понравился кавказским войскам, и это много послужило к оставлению его в занимаемой им должности. Перед его отъездом из Петербурга назначен был управляющим Военным министерством бывший в большой милости у Государя генерал-адъютант граф Клейнмихель. Все полагали, что он останется министром, так как после означенного назначения он не мог оставаться в прежних своих должностях. В Анапе мы получили известие о смерти главноуправляющего путями сообщения графа Толя, и это известие видимо порадовало Чернышева и его приближенных, так как со смертью Толя открылось место, которое мог занять Клейнмихель. Это дало Чернышеву надежду остаться на своем месте; так и случилось.