Вижу, что я слишком много занял читателей описанием моего свояка Толстого, но меня извинят в виду странности и дикости этого индивидуума и того, что подобные типы, конечно, будут все реже и реже и, вероятно, вскоре совсем исчезнут[141].

В декабре 1857 г. я ездил в Петербург для объяснения главному директору общества Российских железных дорог Колиньону о дурном устройстве водоподъемных паровых машин, изготовленных для Московских водопроводов на заводе герцога Лейхтенбергского, купленном означенным обществом, и о том, что я нисколько не надеюсь, чтобы эти машины могли быть улучшены присланным от означенного общества механиком Гюмбером. Колиньон в виду того, что упомянутый завод не в состоянии изготовить требуемые водоподъемные и паровые машины, соглашался на то, чтобы эти машины были заказаны другому заводу с тем, чтобы полученная заводом герцога Лейхтенбергского сумма в задаток, равняющаяся одной трети стоимости машин, оставалась в пользу общества, а машины, поставленные обществом, оставались в пользу города Москвы. О моих переговорах с Колиньоном я ничего не говорил главноуправляющему путями сообщения Чевкину, так как на вышеупомянутые мною условия с Колиньо ном и на заказ новых паровых машин в другом заведении я должен был получить согласие московского военного генерал-губернатора графа [Арсения Андреевича] Закревского, от которого зависело расходование сумм г. Москвы и в том числе водопроводных сумм.

[В этом месте находилась вставка, текст речи Толстого на дворянских выборах Нижегородской губернии в начале 1862 г. См. Приложение 5 наст. тома.]

В этот приезд мой в Петербург в январе 1858 г. я в первый раз был на большом балу в Зимнем дворце, на который приглашались все генералы, гвардейские штаб– и обер-офицеры и армейские полковники, в том числе и полковники корпуса инженеров путей сообщения. Бал по обыкновению был блестящий; за ужин сели более тысячи человек. По приезде из дворца, я почувствовал слабые признаки холеры, которая в это время была довольно сильна в Петербурге. Я в этот приезд в Петербург остановился у И. Н. [Ивана Николаевича] Колесова, жившего в Бассейной улице, в доме Киреева. Колесов немедля послал за доктором, и в несколько дней здоровье мое поправилось. Вскоре после этого я выехал в Москву, где немедля объявил графу Закревскому о затруднительном положении, в которое я поставлен заказом водоподъемных паровых машин на заводе герцога Лейхтенбергского, купленном Главным обществом российских железных дорог, который поставил в алексеевское водоподъемное здание машины, оказавшиеся совершенно негодными, а в мытищинское водоподъемное здание машины, не удовлетворяющие своему назначению, так как они поднимают только 300 тысяч ведер воды, вместо условленных по заключенному контракту 505 тысяч. Я представил графу Закревскому, что из старых двух 24-сильных паровых машин, поднимавших воду в Москву, одна разобрана с мая 1857 г. для установки на ее место машины, изготовленной заводом герцога Лейхтенбергского, что по негодности последней, оставшаяся старая машина девятый месяц действует безостановочно днем и ночью, что, в случае ее порчи, снабжение Москвы мытищинской водой должно будет совершенно остановиться и что в таком положении необходимо заказать водоподъемные машины за границей, так как нельзя надеяться, чтобы какой-либо из русских заводов изготовил в скором времени прочные машины, для действия которых требовалось бы незначительное количество топлива, весьма дорогого в Москве. Вместе с тем я передал графу Закревскому об условиях, на которых Колиньон соглашался уничтожить контракт, заключенный с заводом герцога Лейхтенбергского на поставку машин для Мытищинского водопровода.