По издании Манифеста 19 февраля 1861 г. пришлось всем противникам уничтожения крепостной зависимости крестьян, в том числе и Толстому, помириться с новым положением. Во всем околотке, в котором находится нижегородское имение его жены, крестьяне, поддерживаемые мировыми посредниками, избранными из числа так называемых красных, в продолжение трех лет почти вовсе не платили оброка, а впоследствии Нижегородское губернское по крестьянским делам присутствие, основываясь на донесениях упомянутых мировых посредников, оценивало выкуп крестьянских наделов в означенном околотке до того дешево, что выкупной суммы едва достало для уплаты долга в сохранную казну опекунского совета, в которой все имения этого околотка были заложены. По этому случаю Толстой произносил чрезвычайно резкие речи в дворянских собраниях во время выборов и приезжал в начале 1860-х годов в Петербург, где останавливался у меня.

Приехав совершенно неожиданно и видя мое тесное помещение, он заявил, что останется в Петербурге несколько дней, а остался более трех месяцев. Он по приезде был у тогдашнего министра внутренних дел [Пет ра Александровича] Валуева и на вопрос последнего:

– Что доставляет мне удовольствие видеть у себя ваше сиятельство?

Отвечал весьма резким тоном:

– Голод, ваше высокопревосходительство, голод; я, жена, дети и внуки умираем с голода.

Причем объяснил, что этому причиной дурные распоряжения местных учреждений по крестьянским делам, и просил защиты. Неотвязчивость Толстого была известна Валуеву, как по выходкам его в Нижегородском редакционном комитете по крестьянскому вопросу, так и по следующему случаю. В проезде Валуева через Москву, M. Н. Лонгинов познакомил с ним в клубе Толстого, который замучил Валуева рассказами о крестьянских делах Нижегородской губернии и о своих брошюрах по этому предмету, несколько экземпляров которых обещался на другой день доставить Валуеву. Но это посещение, по словам Толстого, было неудачно. Толстой рассказывал, что, немедля по его приезде к Валуеву, взошел к последнему какой-то «важный поп», которым Валуев занялся и затем не имел времени заняться Толстым. Этот «важный поп» был Московский митрополит Филарет. Во время пребывания Толстого в Петербурге Валуев неоднократно спрашивал моего двоюродного брата Николая Александровича Замятнина, бывшего тогда управляющим земским отделом, о том, когда Толстой уедет из Петербурга; присутствие Толстого в Петербурге видимо его тяготило.

Толстой же все означенные три месяца проводил следующим образом: он вставал после полудня, долго занимался своим туалетом, уходил из дома и возвращался к обеду к 5 часам; после обеда спал до 9 час.; снова ложился в полночь; читал в постели до 6 час. утра и только в это время засыпал. Он в продолжение всех трех месяцев занимался подготовлением подробной записки по крестьянским делам своего околотка, которую готовил для подачи [Петру Александровичу] Валуеву вместе с краткой из нее выпиской. Я уже говорил, что Толстой не мог сам писать, а диктовал свои сочинения. Писец, который должен был писать под его диктовку, приходил и утром и вечером, но, заставая Толстого спящим, часто уходил, не дождавшись его пробуждения. Понятно, что записка составлялась долго; сверх того, Толстой вообще, по тугости соображения, работал очень медленно. Наконец, записка, составлявшая огромную тетрадь, была вручена Толстым Валуеву, причем он объяснил, что, зная, как министры заняты, он для прочтения Валуева составил из нее краткую выписку, которая, конечно, все же была очень длинна. Валуев видимо был доволен, когда Толстой объявил ему, что немедля уезжает из Петербурга.