С самого начала войны с Германией, когда Турция еще не выступала, у всех на уме было, что главной положительной целью нашей в войне должно быть завладение проливами. Поведение самой Турции несомненно в значительной степени обусловливалось сознанием, что вопрос о проливах неминуемо будет выдвинут Россией и что она попытается разрешить его в свою пользу. Это отражалось даже в разговорах со мной осторожного Фетхи-бея, о которых я уже упоминал. Когда Турция произвела свое разбойничье нападение в Черном море, большинство широкой публики у нас обрадовалось этому, понимая, что теперь вопрос фактически будет поставлен. Мне приходилось слышать это от всех, с кем я виделся, – политическими деятелями, простыми обывателями. Я был очень удивлен, когда при Дворе императрицы Марии Феодоровны мне пришлось услышать об этом самые горячие речи. Словом, можно почти сказать, что от хижины до дворца всех волновал вопрос о будущности Константинополя и проливов.

В октябре месяце мне пришлось как-то обедать у князя Алексея Дмитриевича Оболенского вместе с графом Витте. Последний ожесточенно осуждал тех, кто довели Россию до войны, находил ее бессмысленною, говорил, что ради Сербии не пожертвовал бы даже любимой собачонкой. Он резко критиковал воззвание великого князя к полякам, высказывал убеждение, что данные в нем обещания никогда не будут осуществляться. Витте осуждал его и в качестве «консерватора», ибо по его словам в полчаса изменялась политика, которую проводили ряд монархов, что претило его чувству. При этом он конечно забывал, что в свое время не усомнился подать на подпись Государю Манифест 17 октября 1905 года, и не задавался вопросом, как отнеслись бы к этому акту тени государей Николая I и Александра III. Но с Витте невозможно было спорить. Он никогда не выслушивал собеседников и, когда ему представляли доводы, на которые трудно было ответить, он просто обходил их молчанием.

Говоря о бессмысленности войны, Витте, между прочим, сказал: «Вот если бы мы воевали, чтобы получить проливы, тогда – другое дело, я ничего не мог бы возразить; но этого нам никогда не дадут наши друзья англичане, которые будут воевать “до последней капли русской крови”». Витте намекал на словечко, незадолго до того пущенное в оборот бароном Розеном, также обедавшим в тот вечер у Оболенских, Меня не нужно было убеждать в значении для нас вопроса о проливах. Долгие годы я думал о нем. Он был центральной мечтой всей моей службы и деятельности на поприще внешней политики.

Впервые практически вопрос о проливах стал еще во время Балканской войны, когда мы боялись, что болгары займут Константинополь. Мы не были тогда готовы к войне, понимали, что вопрос этот не может быть решен один на один с турками, но приведет в движение все великие державы. Поэтому в то время нельзя было думать об окончательном разрешении вопроса. Тем не менее, на случай, если бы болгары вошли в Константинополь и нам пришлось бы послать туда десант, приходилось подготавливать различные комбинации. Мной составлена была 30 октября 1912 года записка, которая в качестве минимального удовлетворения для нас предусматривала утверждение наше на Верхнем Босфоре. Такое решение было бы конечно половинчатым и неудовлетворительным. Оно разрешало бы вопрос обороны Черного моря, но не открывало бы нам доступа к свободному морю. Вот почему я лично в то время надеялся, что болгары не войдут в Константинополь и что решение вопроса будет отложено до более благоприятных для нас обстоятельств.