Кроме того, Петру Фёдоровичу предписывалось, чтобы он «публично всегда сериозным, почтительным и приятным казался, при весёлом же нраве непрестанно с пристойною благоразумностию поступал, не являя ничего смешного, притворного и подлого в словах и минах»; «более слушал, нежели говорил, более спрашивал, нежели рассказывал». Хуже всего было то, что надлежало прекратить «играние на инструментах, егорями и солдатами или иными игрушками и всякие шутки с пажами, лакеями или иными негодными и к наставлению неспособными людьми». Впрочем, большинство предписаний так и остались лишь пожеланиями.

Наследник не был ни великовозрастным дебилом, ни безграмотным капралом. Он получил нормальное (по меркам не екатерининского, а предшествовавшего времени) образование, собирал библиотеку, вполне прилично писал и переводил на русский, хотя предпочитал в своём «голштинском» кругу говорить по-немецки. Сохранились его записки М. И. Воронцову, сделанные на французском языке нетвёрдым и неаккуратным почерком. Пётр искренне любил музыку, интересовался живописью, обладал «добрым и весёлым нравом» и чувством юмора, но в то же время оставался инфантильным и поверхностным юношей, слабохарактерным, болтливым и не в меру откровенным. При этом он ценил ум своей жены, часто обращался к ней за помощью, называл её «олицетворённой находчивостью» и «госпожой разумных советов». В 1748 году прусский посол Карл Вильгельм Финк фон Финкенштейн оценивал характер и привычки наследника:

«На великого князя большой надежды нет. Лицо его мало к нему располагает и не обещает ни долгой жизни, ни наследников, в коих, однако, будет у него великая нужда. Не блещет он ни умом, ни характером; ребячится без меры, говорит без умолку, и разговор его детский, великого государя недостойный, а зачастую и весьма неосторожный; привержен он решительно делу военному, но знает из оного одни лишь мелочи; охотно разглагольствует против обычаев российских, а порой и насчёт обрядов Церкви греческой отпускает шутки; беспрестанно поминает своё герцогство Голштинское, к коему явное питает предпочтение; есть в нём живость, но не дерзну назвать её живостью ума; резок, нетерпелив, к дурачествам склонен, но ни учтивости, ни обходительности, важной персоне столь потребных, не имеет. Сколько известно мне, единственная разумная забава, коей он предаётся, — музыка; каждый день по нескольку часов играет с куклами и марионетками; те, кто к нему приставлен, надеются, что с возрастом проникнется он идеями более основательными, однако кажется мне, что слишком долго надеждами себя обольщают. Слушает он первого же, кто с доносом к нему является, и доносу верит; неблагодарность, коей отплатил он за привязанность старинным своим слугам... мало делает чести его характеру. Слывёт он лживым и скрытным, и из всех его пороков сии, без сомнения, наибольшую пользу ему в нынешнем его положении принести могут; однако ж, если судить по вольности его речей, пороками сими обязан он более сердцу, нежели уму. Если когда-либо взойдёт на престол, похоже, что правителем будет жестоким и безжалостным; недаром толкует он порой о переменах, кои произведёт, и о головах, кои отрубит. Императрицу боится он и перед нею трепещет; фаворита терпеть не может и порою с ним схватывается; канцлера в глубине души ненавидит; нация его не любит, да при таком поведении любви и ожидать странно»28.