Затем проект вновь обсуждался в Главном комитете и Государственном совете. Большинство совета было против, но Александр II 19 февраля 1861 года подписал его. Накануне четыре батальона пехоты и шесть эскадронов кавалерии были подтянуты к Зимнему дворцу, царь ночевал в другом крыле здания, а у подъезда наготове стояла карета на случай, если бы пришлось спасаться бегством. Государь боялся реакции и «своих», и крестьян: закон от 19 февраля был обнародован только через две недели, во время Великого поста, когда народ отошёл от масленичных гуляний. Этот день царь назвал самым счастливым днём в своей жизни.

Движущей силой этой и других реформ стали образованные и дальновидные чиновники, сумевшие придать процессу их подготовки гласность и участие общественности, что и сделало крестьянскую «эмансипацию» возможной. Однако она состоялась не так, как желали помещики (свобода без земли), и не так, как мечтали крестьяне. Её условия отвечали интересам самой монархии: помещики получали за отчуждаемую у них землю деньги от государства, а крестьяне должны были основную часть выкупа за землю (до 75-80 процентов) выплачивать не помещикам, а государству, которое получило с них намного больше, чем потратило само, поскольку выкупной платёж рассматривался как «ссуда» крестьянину, взыскиваемая по шесть процентов в год в течение сорока девяти лет. Наконец, проводили реформу государственные органы: губернские по крестьянским делам присутствия и Главный комитет об устройстве сельского состояния — верховная инстанция для решения споров крестьян с помещиками.

Третье отделение отмечало в 1859 году только 90 случаев «неповиновения» в барских имениях; число их увеличилось в 1861-м — но не до, а после реформы и было выражением недовольства крестьян её условиями. Но большинство крестьян встретили манифест на удивление спокойно:

«В первое воскресенье прочли манифест в церкви. Стечение народа было больше обыкновенного. Слушали чтение внимательно, но никакого особенного движения я не заметил. Вышли с такими же выражениями на лицах, как и всегда, только след какой-то заботы был виден у некоторых: “Как оно там, тово, сказано!” Крестьянские девушки острили, крича парням: “Эй вы, государевы!” Ни одного лишнего стакана вина не было выпито, ни одной пьяной штуки не выкинуто, чем обыкновенно мужичьё выражает свою радость. Тут скоро прислали Положения. Особенного любопытства узнать их содержание я также не заметил. Крестьяне плохо понимают эти законы. Им разослали Положения в деревни, читали в правлении, делали всё, что нужно для обнародования. Надобно было посмотреть, как они их слушали. Сначала свежее любопытство, но прочтётся страница, другая — любопытство это гаснет; потом является сонливость; они начинают потеть и уходят мало-помалу: “что будет, дескать, то уж беспременно случится”. Мужики не устают слушать крупную, сжатую, юмористическую речь с притчами. Всё другое их утомляет, а особенно что-нибудь построенное несколько отвлечённо. Из вопросов, которые предлагали крестьяне, главными были следующие: “А оброк-то платить? — Платить! — Неужели вовеки платить?.. А лесу-то будет даваться? — Нет, даром не будет. — Так, значить, это всё купи?” Потом: сколько земли дастся, сколько оброка — вот и всё. Остальное их занимало мало. Некоторые каламбурили и острили, и я бы мог передать несколько острот по этому случаю в чисто русском духе...»69