Я ничего не понимала. Чтоб Сева — и умер? Что угодно, но только не это. Аритмия у мужа была, но мы боролись. Как-то не придавали этому значения...»

Бобров попал в госпиталь в пятницу, а умер в воскресенье. Как водится, в выходные многие врачи отсутствовали. Смерть наступила от закупорки лёгочной артерии тромбом. Объяснялось так: тромбоэмболия иногда может проходить бессимптомно и диагностируется уже после гибели больного. Понимающие в медицине люди считали, что всей возможной квалифицированной помощи больному не оказали.

Елена Боброва имела претензии и к Олегу Белаковскому. За то, что он отправил Боброва в Красногорск, а не в госпиталь им. Н. Н. Бурденко: «В тот же день, когда случилось несчастье с Севой, то же самое произошло с Иваном Кожедубом. Пошёл тромб. Его моментально привезли в Бурденко, уложили на операционный стол и удалили часть аорты. Прожил больше десяти лет».

А любимец Боброва, попугай-какаду, у всех подряд спрашивал: «Где Сева? Где Сева?»

Анатолий Салуцкий писал: «Когда Бобров умер, тысячи людей со всех сторон Москвы устремились к Дворцу спорта ЦСКА на Ленинградском проспекте, чтобы проститься с великим спортсменом: очередь растянулась до станции метро “Аэропорт”, а это — многие сотни метров...

Обычно прощание со знаменитыми спортсменами, которые выступали за армейский клуб, происходит в фойе хоккейного Дворца ЦСКА. Однако во время похорон Всеволода Михайловича Боброва это правило было изменено. Через несколько дней должен был состояться международный турнир по боксу. И организаторы траурной церемонии решили поставить постамент с телом Боброва в центре спортивного зала, на ринге, с которого были убраны ограждающие канаты.

Он лежал на ринге...»

Никита Симонян признавался: «Его смерть ошеломила. Потрясла её внезапность. Но, может быть, такие люди и не уходят из жизни иначе? Москва провожала его как народного героя. Жизнь без него во многом стала беднее...»

Бобров умер в воскресенье, а во вторник некролог с его портретом появился в «Советском спорте». От больного Аркадьева смерть любимого ученика близкие решили скрыть. Уверяли, что вторничный номер газеты куда-то запропастился. Спешили как можно быстрее снять телефонную трубку, чтобы Борис Андреевич не услышал горестную весть. И всё же о случившемся Аркадьев узнал. После этого он долго не мог прийти в себя. Думал, как несправедливо, когда ученик умирает раньше учителя...

Вот строки Льва Филатова: «Остаться для людей живым... всемогущим Бобром, войти в стихи, в книги... удел редкостный. А слава такая, что и тридцать лет спустя о Боброве говорят настолько живо и весело (Сева!), со столькими красочными подробностями, что кажется — он завтра опять выйдет на поле, всех обведёт и забьёт с прорыва свой гол».