Мальчик стоял на холодном ветру, испытывая бесконечное восхищение своей обреченной Вселенной, и Дьяволом, и всем, что он мог вообразить в качестве создателя и разрушителя мира. Море отгородило его от внешнего мира и поглотило с головой, унося его в оцепенелую тишину, где нет ни страха, ни боли… Он падал вниз, в лоно моря, в безболезненную колыбель свободы. Его остекленевшие глаза были широко открыты. Тело будто парило в невесомости, волосы развевались под водой, руки безвольно висели рядом с телом, пока он уплывал в сон без сновидений. Сила стихии словно оживила этого бледного белого мальчика и заставила его танцевать в воде, пьяного от безвременья моря… Чей-то загадочный, успокаивающий голос раздался совсем рядом с его безжизненным телом: – Так странно привлекательны тела юных и мертвых… Безвольные, беззащитные, лишенные всякой личности. Их кожа так холодна на ощупь. Они совсем не сопротивляются; так много всего можно вообразить, глядя на подобное тело… Трупное окоченение еще не наступило, но мягкость свою руки и пальцы уже утратили – будто застыли между жизнью и смертью. Невозможно любить подобное явление: оно причиняет боль одним своим видом.

Мальчик стоял на холодном ветру, испытывая бесконечное восхищение своей обреченной Вселенной, и Дьяволом, и всем, что он мог вообразить в качестве создателя и разрушителя мира. Море отгородило его от внешнего мира и поглотило с головой, унося его в оцепенелую тишину, где нет ни страха, ни боли… Он падал вниз, в лоно моря, в безболезненную колыбель свободы. Его остекленевшие глаза были широко открыты. Тело будто парило в невесомости, волосы развевались под водой, руки безвольно висели рядом с телом, пока он уплывал в сон без сновидений. Сила стихии словно оживила этого бледного белого мальчика и заставила его танцевать в воде, пьяного от безвременья моря…

Чей-то загадочный, успокаивающий голос раздался совсем рядом с его безжизненным телом:

– Так странно привлекательны тела юных и мертвых… Безвольные, беззащитные, лишенные всякой личности. Их кожа так холодна на ощупь. Они совсем не сопротивляются; так много всего можно вообразить, глядя на подобное тело… Трупное окоченение еще не наступило, но мягкость свою руки и пальцы уже утратили – будто застыли между жизнью и смертью. Невозможно любить подобное явление: оно причиняет боль одним своим видом.

Отрывок не датирован, однако, по некоторым признакам, опирался здесь Нильсен не только на собственное воображение, но и на опыт, а значит, вероятно, рассказ был написан после декабря 1978-го. Воображение помогло Нильсену увидеть происходящее с позиции мертвого юноши и оставаться при этом в сознании, чтобы слышать обращенные к нему слова. Похожим образом Нильсен разговаривал с телами своих жертв после их смерти, и едва ли после этого остаются еще какие-то сомнения, что самой желанной его (и невыполнимой) фантазией было поменяться с жертвой ролями.