Я не мог понять его поведения и до сих пор не понимаю. И еще больше не понимаю, когда сравниваю «Правительство участия» с предыдущим правительством, а также с нынешним. До «Правительства участия» министр юстиции давал генеральному прокурору те или иные распоряжения, и это было обычным делом. И для этого даже не требовалось права на управление расследованием. Достаточно было просто сказать об этом. А что же насчет нынешнего правительства? Хотя министр юстиции может давать распоряжения только генеральному прокурору, всем известно, что министр юстиции, а также чиновники министерства напрямую звонят окружному прокурору или следователю и дают указания относительно хода расследования. В «Правительстве участия» таких случаев никогда не было. Поэтому использовались только методы, установленные законом. Следовательно, именно право управления расследованием особенно явно демонстрировало полное невмешательство министра юстиции в рутинную работу генерального прокурора.

В случае генерального прокурора, если кто-то тайно снизу оказывает на него давление и настойчиво требует того, что ему сложно принять, то он может смело обнародовать информацию о происходящем и сложить с себя обязанности. Это необходимо для сохранения политического нейтралитета прокуратуры. Однако министр Чхон Чонбэ следовал всем процедурам официально и публично. Это заключалось в том, что генеральный прокурор должен был руководствоваться указаниями министра юстиции, даже если они противоречат его собственным убеждениям. Возразить было невозможно, как бы сильно ни различались их убеждения. И это не относилось к разряду подрыва репутации или же нанесения ущерба гордости генерального прокурора или прокуратуры в целом. И более того, это был отличный шанс установить традиции обязательного соблюдения всех формальных процедур по использованию права управления следственным процессом в тех случаях, когда министр юстиции давал распоряжения генеральному прокурору относительно определенных судебных инцидентов. Из-за негативной реакции генерального прокурора Ким Чонбина все вернулось к недостойной практике прошлого. Кроме того, важной системой, задуманной для сохранения политической независимости прокуратуры, была система ограничения срока полномочий генерального прокурора. Само по себе соблюдение срока полномочий было очень важным делом. Мне и сейчас сложно понять, почему генеральный прокурор отказался от своих полномочий по такой причине и тогда, когда система ограничения срока службы еще не была утверждена.

Конечно, остается вопрос, было ли введение в действие министром юстиции Чхон Чонбэ права на регулирование хода расследования мудрым шагом. Начиная с министра Кан Гымсиль, все министры юстиции, которые не были выходцами из прокуратуры, считали это целесообразным в рамках реформ Министерства юстиции и прокуратуры. Однако проблемой было отсутствие согласованности с прокурорскими учреждениями. Сложность представляло проведение реформ при одновременном осуществлении руководства прокуратурой. Именно по этой причине министр, который не был выходцем из прокурорских кругов, не мог постоянно находиться на посту. Генеральный прокурор также был человеком, который верил в реформы и стремился к ним, но сталкивался с теми же трудностями. И на фоне всего этого из-за проблемы права управления следственным процессом произошел еще больший разрыв с прокуратурой. Согласованность с прокуратурой так и не была достигнута, и продвижение реформ прокуратуры сильно осложнилось. Если рассматривать с этой точки зрения, то жертвы, которые пришлось принести вследствие введения права на управление следственным процессом, были очень велики.