Теперь он мечтал о белых лошадях, ледяных горных пиках и бесконечных тирадах, какие произносил актер из фильма Висконти, игравший любимого артиста короля, которого Людвиг довел до истощения, признавая его только в роли Ромео. «Вы станете моим другом, вы будете единственной звездой моего театра». Чувствуя невозможность жить повседневной реальностью, Ив Сен-Лоран нашел себе двойника, еще одно зеркало, через него он хотел пройти и потеряться в нем. Он не обманывался, он хотел сохранить иллюзию, что верит всему, становясь каждый раз персонажем, который отвлекал от самого себя и помогал играть собственный спектакль, быть единственной звездой театра. Ему нужна была вся сцена или ничего.

Как и все склонные к депрессии, Ив Сен-Лоран думал, что он в мире один, он единственный кутюрье, способный обновляться, никогда не разрушая того, что по-настоящему любил. «Я ненавижу моду», — говорил он английской газете Observer, хотя знал, что только мимолетное состояние души может заставить его занять такую позицию. «Каждый раз, когда это необходимо, надо ставить все под сомнение. В моде никогда нельзя ошибаться. Мы не можем позволить себе роскошь попасть в точку через три или четыре года. Всегда нужно быть в прямом контакте с внешним миром. Кутюрье должен уметь чувствовать все, что происходит, и все, что будет происходить, и передать это. Я сам себе сплел веревку, чтобы повеситься. Я бы хотел заниматься модой только тогда, когда захочу, но я связан по рукам и ногам моей коммерческой империей».

Ив приобрел себе приют в новом здании на авеню де Бретейль. Эта студия как будто нависала над Парижем, ее обустройство он доверил Жаку Гранжу. «Он позвонил мне и сказал: „Я хочу атмосферу а-ля Антониони“. Поначалу студия была едва обставлена: мебель ар-деко и клубные кресла. Пришли представители фирм. „Мне нужно, чтобы это было мое убежище, чтобы я мог быть здесь один. Мне нужно больше свободы… Я прихожу сюда, чтобы писать. Это стало для меня необходимостью, своего рода терапией. Я пишу книгу, которая будет опубликована весной. Это книга обо мне, где я почти не буду говорить о моде. Это для меня самое важное на данный момент“».

Год спустя он рассказывал летописцу парижских ночей Жан-Пьеру де Луковичу: «Вечером я ужинаю с друзьями, а затем пишу. Я работаю над этой книгой, которую начал два года назад в момент кризиса. Это дало мне желание писать. Я сам печатаю на машинке и правлю текст. Это книга, которая не рассказывает историю, она рассказывает меня. Такое впечатление, что она никогда не будет закончена. В конце концов, чтобы ее закончить, нужно, чтобы я заболел, как Пруст. (Он смеется.) С тех пор как я начал ее, я больше никуда не хожу и чувствую, что порвал с миром. Слова по-настоящему очаровывают меня. Я изучаю их, занимаюсь исследованиями. Я не читал газет и не смотрел телевизор целый год. Если мне не расскажут, я ничего не буду знать, что происходит вокруг. Мой возраст? Я не знаю. Я думаю, мне скоро будет сорок два года»[678].