Мода текла в его венах как наркотик, от которого он впадал то в депрессию и отчаяние, то в эйфорию. «Я внезапно ощутил себя старомодным, а не свою моду. Раньше я развлекался, когда делал театральные костюмы, но вот уже три сезона, как я развлекаюсь до безумия, занимаясь своей профессией».

Он стал Сен-Лораном. Тело больше не отталкивало ткань, а следовало за ней, как будто прирученное невидимыми руками. Мадам Фелиса показывала фотографию: «Посмотрите внимательно, Вы думаете, что это платье? Нет, просто кусок ткани, который набросили на манекенщицу и задрапировали ее, скрепив булавками, чтобы обозначить форму и точные складки. Он такой — господин Сен-Лоран».

Диор давал платьям маленькие прозвища. Для Ива Сен-Лорана слова «ожидание», «встреча», «свидание» означали моменты, предшествовавшие платьям, — моменты суматохи, безумия и любви, которые объединяли кутюрье с его модным Домом. Его мода вибрировала вместе с ним, любила его до безумия и всю себя отдавала ему. Он увлекал всех в головокружительную жизнь варварского племени, где матери рожали девочек, чтобы принести их в жертву на алтарь славы. «Открытия, которые дает моя работа, очаровывают меня. Я не знаю большей экзальтации. Сколько раз стоял я, беспомощный, отчаявшийся, перед черным занавесом привычки, сколько раз этот занавес разрывался, и я тут же замечал неограниченные горизонты, которые доставляли мне самую большую радость и, смею сказать, настоящую гордость в жизни». С 1976 по 1977 год все спешило, летело, становилось легче. Модели, казавшиеся еще вчера геометрическими фигурами, вдруг оживали, и журналисты моды называли их «фольклором», а на самом деле это была техника кроя, совершенно чуждая школе Диора, где все было основано на правилах и структуре.

Представленная в январе 1977 года, летняя коллекция Высокой моды («Испанцы» и «Романтики») в этом отношении довольно значительна. Прямоугольник становился светящимся венчиком, футболка дышала как блузка, палантин трепетал на теле, точно веер из перьев. Полосы исчезли, золото испарилось с муслиновой одежды, тюли трещали, черные юбки из органзы раздувались изнутри, и во всем было видно влияние Лулу. Материал не казался жестким, не ломался при ходьбе, тело сверкало, играло со светом, порхало в хрустальных и фарфоровых вышивках, в лентах алого и нежно-зеленого цвета, и ночь зажигалась пайетками черного янтаря, освещавшими женскую походку.

1977 год знаменовал собой его истинное родство с мадам Фелисой, которой другие первые швеи «прямого кроя» немного завидовали. «Никто не умеет делать воланы, как она», — говорил Ив. Он приходил в восторг как ребенок, когда узнавал новую технику, даря другим счастье: по какой еще причине эти женщины остались бы там шить платья до поздней ночи?! «Иногда мы ночевали там», — вспоминала Лулу. Как еще объяснить это безумие под названием «профессия»?! Это удовольствие могло показаться смехотворным тем, кто никогда не видел этих лиц с синяками под глазами, которые внезапно загорались от удовлетворения, когда что-то получалось по максимуму. «Я была как будто опьянена, — признавалась мадам Фелиса. — У этого человека в голове оргия идей. Он взрывается ими». Лулу де ла Фалез подтверждала: «Он хотел научиться делать вещи, которые летают. Для нее ничего не было хуже, чем молния: ей было необходимо, чтобы казалось, что одежда ни на чем не держится. Некоторые сотрудницы ее ненавидели. Ее платья держались только на резинке, мы чувствовали себя голыми. Без всяких спецэффектов она давала вам тело русалки». Правда, эта легкость иногда имела свои недостатки. «Я вспоминаю бал у Мари-Элен де Ротшильд. Одна женщина встала, бах, упал турнюр. Он был как носовой платок, как легкий порыв ветра, закрепленный стежком». На третьем этаже, в своей мастерской, большой, как мансарда, мадам Фелиса все резала и кроила без мерки. «Баленсиага — это похороны графа Оргаза[672] в церкви Толедо, дона Соль, Фелипе II и его бастарды. Мы можем часами созерцать эту картину. Это великолепно. Сен-Лоран — это трагический балет. Коррида. Праздник. Все блестит. Он превращает костюм тореро в вечернее платье. Он улавливает красоту, вкладывает ее в женщин. Он сама простота. Зачем пытаться быть сложным кому-то, кто пролетает сквозь вас?» Да, это было безумие, вино любви, бесконечное возбуждение. «Баленсиага придавал костюмам последний штрих, когда они выходили из мастерской. Он был вдумчив, все конструировал. Сен-Лоран тоже такой, но он ласкает своими костюмами».