В марте 1988 года коллекция Rive Gauche стала настоящим событием. В то время когда торжествовало нагромождение всего, он снимал лишнее, а его эскизы все больше и больше были «сосредоточены» на том, как они выражали ткань, платье и женщину. «Он составляет одно целое со своими мастерскими. Это уникальный случай в сфере Высокой моды», — говорил Джон Фэйрчайлд. Ив рисовал манжеты цвета «дыни», помечал цвет помады, выбирал «дымчатые чулки» с таким видом, точно он опять стал Ивом Матьё-Сен-Лораном, этим маленьким мальчиком, который в три года мог заплакать, как вспоминала его мать Люсьенна, «потому что мое платье ему не нравилось».

В 1988 году он еще продолжал утверждать: «Для вечернего выхода у нее должны быть каблуки». Отсюда и этот энергичный рисунок: «Черное креповое платье. Огромный отворот из глазированного атласа. Большие украшения». Конечно, все это мизансцена, включая почерк, теперь он был более внушительным, с крупными черточками и четкими акцентами, похожими на капли дождя на детском рисунке. Sex Bomb, — написал он. Его воображение, только оно создавало модель. Он укрощал ткань, рукава текли и останавливались, появлялась форма платья и декольте, острие которого, казалось, доходило до самого пола, как будто, как и прежде, оставляло его подпись — букву «Y», на коже женщины. В финале Наоми Кэмпбелл, в черной юбке с запахивавшимися полами и в болеро-смокинге на голое тело, кланялась публике, с флаконом духов «Джаз» в руке. Далее следовал обед, организованный для 1500 гостей под большим тентом в Квадратном дворе Лувра.

Ив Сен-Лоран всегда был при оружии: «Мои очки, мои карандаши». Он всегда оставался верным своим карандашам Mars Luminograph 100 II B Staedtler, сине-черным и твердым: «Только ими стоит рисовать. У других нет такой силы». Он несколько насмешливо уточнял: «В Марракеше я не рисую. В Париже рисую на маленьком письменном столе от Жан-Мишеля Франка из акульей кожи. Вдохновение приходит само». Музыка вдохновляла его. «Я еще не избавился от всех своих проблем с внешним миром. Я ненавижу, когда меня узнают на улице», — говорил он, наверняка понимая, что узнаваемой внешности все меньше и меньше, потому что его тело и лицо изменились. В конце дефиле, когда он выходил к публике, некоторые женщины плакали. За кулисами шла битва, чтобы поцеловать его. После этого он уходил, щеки были испачканы губной помадой, его уносили чуть ли не на руках, почти в обмороке.

Однажды он задержался, сел на корточки и стал рисовать для чернокожей женщины в белой блузке. Как двое сумасшедших, двое немых детей, они сидели на корточках перед толпой, которая рассыпалась в комплиментах и судачила за спиной. «Я думала, что, старея, он превратится в старого молодого человека, как Кокто, — говорила Клод Берто, в одежде от Алайи, главный редактор журнала Maison française. — У меня сложилось впечатление, что его обокрало окружение». Она с улыбкой вспоминала про «любовные письма», какие ей посылал Ив Сен-Лоран после коллекции Dim Dam Dom двадцать лет тому назад. «Я могла бы почти все их использовать в случае развода!» В 1968 году она предложила ему ответить на анкету Пруста: «К каком греху у вас больше всего снисходительности? — К измене».