Пришел с повинной к Баргеру. Он покачал головой, поохал (я еще хромал и заклеил пластырем синяки и царапины на лбу) и разрешил диплом не переписывать. Полуэктов заметил, что диплома с таким приятным ароматом он еще не читал.
Нужно сказать, что прочли они его весь, судя по мелким замечаниям вроде запятых и описокК426.
Оба руководителя поставили отличные оценки.
Баргер, мне кажется, остался доволен работой. А от Полуэктова я получил предложение, в случае чего, поехать с ним в Свердловск. В ту пору он переживал нелегкие времена – развод и квартирный вопрос, трудоустройство молодой жены, возможные затруднения с защитой докторской, и необходимость пробивания для этого книжки. Все эти проблемы обещал решить Н.А. Семихатов из свердловского НИИ автоматики, разрабатывающего системы управления ракет для подводных лодок. Я как-то о предложении Полуэктова не задумывался, но тут пришел отказ от распределения в Чебоксары с мотивировкой: «по специальности устроить не можем». Не знаю, успело ли дойти до них письмо о том, что мне нужно не просто место в общежитии, а отдельная комната для семейных. После их отказа я дал согласие на Свердловск. Владимир Константинович (отец Марины) сказал, что у него и там полно друзей. Я написал и туда аналогичное письмо о комнате.
Вернемся к диплому.
Неожиданно возникла проблема с чертежами. Их обещал (не очень охотно) сделать Юра Дражнер (два листа, там были всего лишь структурные схемы и формулы), но он плотно увяз в отношениях с Нитой и отодвигал их исполнение. Как-то во время визита Валеры Гусева в 422 комнату я пожаловался на проблему и Валера, не прерывая общения, кисточкой нарисовал тушью и структурные схемы и формулы. Видно было, что это не чертежи, за что я получил замечание на защите, но «правильные» чертежи так и не появились (Юра оформлял свои сложные отношения с Нитой).
Защита проходила в большой физической аудитории. «Механики» защищались отдельно от физиков. Несмотря на то, что дипломы, защищаемые там, были открытыми, никого из родственников и болельщиков не было. Кроме членов Государственной Комиссии присутствовала только порция защищающихся в этот день. Большая аудитория выглядела пустой.
На семинаре Пальмова и на других занятиях выступать с докладами нас учили, но не все смогли справиться с волнением и с неожиданно глубокими вопросами профессоров – к нам относились как к специалистам, по крайней мере в докладываемом вопросе.
Пострадал при этом Лева Бибичков с кафедры теплофизики. В дипломной работе он сослался на работу 1913 года на немецком языке. Лурье спросил его, читал ли он эту работу. «Да, – оживился Лева, – читал». На вопрос, какую связь имеет эта работа с постановкой задачи и ее решением, Лева отвечал очень невнятно. Ему не поверили. В институте учили только английский. Лева прослужил три года в армии, не выпуская из рук учебника немецкого языка, и считал, что знает его достаточно, чтобы читать немецкие статьи. А вот Лурье он знал недостаточно. Он не мог представить, что Лурье – вовсе не теплофизик – эту работу знает и помнит! Леве за «выпендреж» поставили тройку, а ведь он действительно ее читал, но не понял. В нашей смене эта тройка была единственной.